Дрон - [2]

Вход во дворец венчала великолепная лестница, которая начиналась почти сразу же за удивительным сооружением Колосом, который располагался перед входом во дворец.

Но в этот момент шелохнулись шторы в единственном окне башни, скрывая того, кто выглядывал из-за них и осматривал город. Сквозь тонкую материю шелка, торговую площадь города окидывал взглядом человек, облаченный в золотую ливрею. На спине, тиснением была изображена схватка двух цветных драконов, белого и красного. Неожиданный пришелец, нарушивший гармонию комнаты, казался лишним, в этом царстве, меняющегося волшебного света. Закончив созерцание торговых рядов, на которых сейчас толпилось множества народа, он бросил свой взгляд на дворец, и по его лицу скользнула еле заметная хищная улыбка, которая лишь на мгновение украсило его лицо. Вернувшись к столику, на котором уже было расставлено несколько бутылок, и часть из них уже оказалась открытой, он вернулся к своему прерванному занятию, от которого отвлекся, пока цветные жидкости пропитывались ароматом комнаты.

Посчитав, что напитки достаточно вдохнули свежего воздуха, он стал их быстро смешивать в небольшом узорном графине, сделанном из черного стекла мастерами древнего Кайсакула. В общей сложности ему необходимо было смешать более десяти компонентов для получения особого напитка. Его руки мелькали то быстро, то медленно, он то встряхивал, то осторожно ставил сосуд на стол. Появлявшийся дым, он то раздувал как ветер, то позволял ему плавно стекать на гладкую поверхность стола. Он долго возился с приготовлением своего экстракта, из-за чего его совершено лысый череп, правильной, округлой формы, покрылся испариной.

Несмотря на то, что комнату заливал золотистый слепящий свет, человека это нисколько не смущало, и казалось, что он способен, повторить такую процедуру даже с завязанными глазами.

В очередной раз, вдохнув аромат уже наполовину заполнившегося кувшина, он взял длинную волнистую бутылку с синей жидкостью, осторожно добавил три капли. После чего из графина повалил белый дым, и комната наполнилась удивительным чудесным запахом. Человек же довольный полученным эффектом позволил себе улыбнуться. Но его острые скулы, туго-обтянутые кожей, заострилась еще больше и на лице застыла маска зверя, готового броситься на свою жертву, чтобы ее проглотить. Вновь подавив свои эмоции, у него на лице появилась маска покорности и невозмутимости, которая не выдавала в нем только что мелькнувшего хищника. Он поставил графин на оказавшийся рядом поднос, на котором уже стаяли три хрустальных бокала, исписанных причудливыми рунами, и, взяв его в руки, развернулся и двинулся к центру комнаты. Вместо того чтобы направиться к зеркальной арке, мужчина развернулся в другую сторону. Если бы здесь находился сторонний наблюдатель, то он непременно задал бы вопрос: 'Куда же собирается этот человек нести поднос с его содержимым?', так как все остальное пространство комнаты было залито светом, и казалось, не имело больше ни одной двери. Дойдя до центра комнаты, так чтобы окно осталось за спиной, человек направился прямо к стене расположенной перед ним. Когда до нее остался один шаг, часть её неожиданно отъехала в сторону, образовав проем подобно обычным створкам, и пропустила человека с подносом. Впустив его, она тут же закрылась, став вновь соединением серебреных плит.

– А вот и Манкан, – сказал звучным голосом, один из трех сидящих мужчин в широком мягком кресле, обтянутым мягкой шкурой гаксана. Двое других, сидящих спиной к прислуге, дождались, когда тот поставит поднос на небольшой столик, сделанный из гурда, и только тогда впились в него своим взглядом. Пока Манкан наполнял бокалы под пристальным вниманием всех троих, он буквально чувствовал, что каждый взгляд готов вывернуть его наизнанку.

– Ну, полно вам, хватит смущать бедного Манкана. Он и так дрожит как лист на ветру при вашем виде, а вы еще его и взглядами пронзаете. – Вновь проговорил сидящий в кресле высокий человек, с немного впалыми щеками. Взяв бокал, и закинув ногу на ногу, он вздохнул приятно одурманивающий запах напитка и произнес. – Спасибо тебе Манкан за твой великолепный кунш.

Манкан склонил голову и учтиво поклонился каждому из троих сидящих. Затем медленно, пятясь спиной, вышел через туже дверь, в которую и зашел.

– Не знаю как тебе Мартин, но что-то мне твой новый помощник не понравился, – ответил плотный дородный мужчина, с густой курчавой бородой, которая сливалась с такими же черными усами, прятавшими губы. – Хотя должен признать, кунш он сделал действительно отличный. Выходит, Лайн не кривил душой, рассказывая о способностях твоего нового секретаря, готовить столь удивительные напитки, рецепты которых считаются давно уже утерянными – и он кивнул, в сторону третьего сидящего в кресле.

Третий участник кого назвали Лайном, ответил на кивок, поднятием своего бокала и также припав губами, стал мелкими глотками получать удовольствие от напитка. Лайн в отличие от высокого Мартина и дородного здорового бородача, отличался своей статностью и яркой внешностью. Длинные светлые волосы свисали чуть ниже плеч, брови прямые, сходящиеся на переносице, высокий лоб, впалые бледные щеки, тонкие губы, острый нос и заостренный подбородок, делали его похожим на какого-нибудь знатного графа или молодого герцога. Одежда, сидевшая на нем, подчеркивала его хорошо сложенное тело и свидетельствовала о хорошем вкусе. Весь его вид говорил о том, что молодому человеку ни как не больше трех десятков лет. Но если присмотреться к нему внимательней, то можно было заметить множество мелких морщин вокруг глаз, а также наличие двух шрамов на лице. Один из них, чуть видимый, пересекал левую бровь и верхнею часть лба. Второй же, совсем свежий, на правой щеке. Сразу же бросался прямо в глаза, и выдавал в нем серьезного молодого человека, привыкшего отвечать за свои действия и добиваться желаемого. Ну а если же заглянуть в удивительно странные желтые глаза, так часто привлекающие к себе внимание, возникало жгучее желание, как можно быстрее отшатнуться от их обладателя. Так как от них веяло не то что молодостью или опытностью, а такой древностью, что самый глубокий старец, на всех просторах Асоноиды, мог чувствовать себя еще не родившимся младенцем.