Словом, мы бежали, но всё–таки не сломя голову, всё–таки не так, будто старуха преследует нас по пятам. Ведь при таких низких температурах даже привычные ко всему эскимосы больше, чем чумы, боятся перенапряжения – в этих широтах оно убивает куда быстрее, чем любая чума. Когда сильно напрягаешься в такой тяжелой меховой одежде, обязательно потеешь, а потом, когда напряжение спадает, чего избежать нельзя, пот замерзает прямо на коже. Чтобы не обледенеть, остается одно: снова напрягаться, а от этого ещё больше потеть. Так и раскручивается спираль, у которой конец может быть только один. Так что мы не бежали, а продвигались трусцой, вернее, ускоренным шагом, стараясь не перегреться.
Через полчаса, может, чуть больше, я предложил немного передохнуть под прикрытием отвесной ледяной скалы. За последние две минуты Хансен дважды оступался и падал, хотя никакой видимой причины для этого не было. Да и у меня ноги подкашивались.
– Как себя чувствуете? – спросил я.
– Чертовски паршиво, док. – Это было заметно: дышал он часто, коротко и с присвистом. – Но погодите меня списывать. Сколько, по–вашему, мы прошли? – Мили три, что–то вроде этого… – Я провел рукой по ледяной стене.
По–моему, стоит не пожалеть пары минут и попробовать забраться наверх. Мне кажется, торос довольно высокий.
– Забраться наверх при таком шторме? – Когда я кивнул, он покачал головой. – Толку не будет, док. Пурга поднимает ледяную пыль футов на двадцать, так что даже если вы заберетесь выше, «Дельфин» будет не виден в этой круговерти. Его «парус» только чуть–чуть торчит надо льдом.
– И все же давайте раскинем мозгами, – предложил я. – Мы так увлеклись собственными передрягами, что совсем забыли про коммандера Свенсона. По–моему, мы берем грех на душу, недооценивая его.
– Похоже, что это так. Но сейчас все мои мысли и заботы только о лейтенанте Хансене. Ну, так что вы имеете в виду?
– А вот что. Я почти уверен, что Свенсон рассчитывает на наше возвращение. Больше того, он приказал нам вернуться, повторяя это неоднократно. И если он считает, что что–то случилось с нами или с рацией, он все равно надеется, что мы возвращаемся.
– Не обязательно. А может, мы все ещё на пути к станции?
– Ну нет! Ну, конечно же, нет. Он полагает, что у нас хватит ума сообразить, на что рассчитывает он сам. Он понимает, что если рация вышла из строя ещё до того, как мы нашли «Зебру», то было бы самоубийством искать её без корректировки по радио. Но вот попробовать вернуться на «Дельфин» совсем не самоубийство. Он наверняка верит, что у нас хватит мозгов догадаться, что он обязательно выставит лампу в окошке, чтобы заблудшие овечки могли найти дорогу домой.
– О Господи, док! Вы правы! Ну, конечно, он так и сделает, наверняка сделает! Боже мой, Боже мой, что случилось с моей головушкой!
Он встал и повернулся к торосу.
Таща и подсаживая друг друга, мы забрались на верхушку стены.
Торос оказался не таким уж высоким: он возвышался меньше чем на двадцать футов над уровнем ледового поля, так что мы не сумели выбраться на поверхность этой бурной, увлекаемой бешеным ветром ледовой реки. Пока мы там стояли, напор ветра вдруг ослаб на несколько секунд, и нам удалось увидеть над головой чистое небо – но совершенно случайно и всего на несколько секунд. Если там и было что–то еще, то мы этого не заметили.
– Здесь есть и другие торосы! – крикнул я на ухо Хансену. Повыше!..
Он молча кивнул. Я не знал, какое у него сейчас выражение лица, но это нетрудно было себе представить. Скорее всего, оба мы думали одно и то же: мы ничего не видели потому, что нечего было видеть. Компандер Свенсон не выставил лампу в окошке, да и само «окошко» нырнуло вглубь вместе с «Дельфином», чтобы не оказаться раздавленным сомкнувшимися льдами.
Пять раз за последующие двадцать минут мы карабкались на торосы и пять раз спускались вниз, с каждым разом у нас убывало надежды и прибавлялось горечи и отчаяния. К этому времени я почти выбился из сил, двигаясь, словно в горячечном бреду, Хансену было ещё хуже, он шатался и выписывал кренделя, точно в сильном подпитии. Как врач, я знал о скрытых, порою неожиданных резервах, которые могут прийти на помощь изможденному человеку в минуту крайней необходимости, но понимал, что эти резервы тоже не беспредельны и что мы слишком близко подошли к этому пределу. Когда же мы его переступим, нам останется только приткнуться к ледяной стене и дожидаться нашей старухи, а она, судя по всему, не замедлит к нам пожаловать.
Шестой торос чуть не вымотал нас окончательно. И карабкаться–то было вроде нетрудно, нам то и дело попадались удобные выступы и выбоины для рук и ног, но даже чисто физически подъем стоил нам непомерно больших усилий.
Вскоре я начал смутно соображать, что вам так тяжело из–за слишком большой высоты тороса. Такого нам до сих пор не попадалось. Похоже, огромное давление сосредоточилось именно в этой точке, вспучив и вздыбив, лед, пока он не поднялся футов на тридцать выше общего уровня. А уж подводная его часть уходила не меньше чем на двести футов вглубь, к черному дну океана. За восемь футов до вершины тороса наши головы вынырнули из пурги.
