Древо Жизора - [55]

— Благословляю во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! — с легкой улыбкой произнес папа. — Ну хорошо, а теперь скажите мне, что за безобразие вы тут затеяли с этим шутовским походом?

— Французы, Ваше Святейшество, оттого так славятся в битвах, что умеют хорошо повеселиться, и оттого так набожны, что умеют иногда и посмеяться над своей набожностью, — улыбнувшись в ответ, произнес великий магистр.

— Ну-ну, баловники, — покачал головой папа. — Только смотрите, не развратничайте. Помните, что говаривали древние: «Развратом разрушается достояние отечества»

— Pene bona раtria lасеrаrе, — сказал Бертран, вспоминая подземелье под Жизорским вязом.

Кентерберийский аббат Томас Беккет, занимающий должность королевского канцлера, с каждым годом приобретал все больший авторитет, и потихоньку его уже начали сравнивать с самим Бернаром Клервоским. Он развернул активнейшую деятельность, добиваясь от государства предоставления больших свобод для Церкви. Король Генри II, вернувшись один, без королевы, в Англию, всю свою досаду излил в борьбе с Томасом. Он добился того, чтобы собор в Кларендоне издал шестнадцать постановлений, полностью перечеркивающих все, чего добивался Томас, и сам отправился в Кентербери, везя с собой эти постановления с тем, чтобы он их подписал.

Перед самой этой поездкой Генри получил известие о том, что Элеонора возвращается из Марселя морским путем в Англию. Шутовской маримадленский поход закончился. Добравшись до Марселя, баловники устроили потешный штурм города, закончившийся тем, что и впрямь была обнаружена таверна с названием «Мари Мадлен». Ее разрушили до основания, а когда стали рыть в подвале, произошло настоящее чудо — был найден сундук с золотыми монетами, общей стоимостью в пятьсот бизантов или пять тысяч турских ливров. Десятую часть этого сокровища Элеонора взяла себе, а остальные раздала участникам похода, причем, львиная доля досталась тамплиерам, особо постаравшимся при разрушении таверны и раскопках. Трубадуры сложили множество кансон, воспевающих прозорливый женский ум и сравнивающих неудачный поход Людовика VII в Святую землю с удачным походом его бывшей жены в таверну «Мари Мадлен».

Приехав в Кентербери, Генри узнал, что настоятель обители находится в храме, и отправился туда. После того, как он был тут в последний раз, главный храм аббатства заметно преобразился стараниями Томаса. Одна его сторона до сих пор оставалась в лесах — там шли отделочные работы. «Ишь ты, — подумал Генри, — хочет, чтоб у него храм был не хуже, чем в Оксфорде или Винчестере!» Эта мысль не потешила его ибо он знал, что если придется каким-то образом избавиться от непослушного попа, работы наверняка остановятся, и замысел Томаса по обновлению собора неизвестно когда потом воплотится.

Войдя в храм, король увидел священника, к которому приехал, стоящим на коленях перед распятием. Он медленно приблизился к нему и увидел, что глаза у Томаса закрыты, а под веками угадывается, что зрачки закатились вверх. Некоторое время Генри стоял, смотрел на это неподвижное лицо и с неудовольствием гадал, ломает ли Томас комедию или действительно находится в молитвенном экстазе и не слышит ничего вокруг себя. Наконец глазные яблоки под прикрытыми веками шевельнулись, зрачки стали опускаться, а глаза медленно открываться. Генри почему-то смутился и сделал три шага назад, очутившись за спиной у аббата.

— Король Англии Анри Плантажене? — спросил Беккет, и на Генри особенно подействовало, что фраза, прозвучала по-французски.

— Да, Ваше Преосвященство, — ответил король по-английски, и дальше весь этот разговор так и продолжался в странной манере, будто Беккет был француз, а Анри англичанин.

— Ты приехал для того, чтобы узнать от меня свою дальнейшую судьбу?

— Не совсем так. Я привез вам конституции Кларендонского собора. Но, в общем-то, вы правы. Я чувствую, что моя дальнейшая судьба каким-то образом зависит от вас.

— Судьба всех королей зависит от Бога, но монахам иногда бывает она ведома. Так что ты хотел узнать? Что-нибудь про свою Элеонору?

— Да, святой отец, я хотел бы узнать о ней что-нибудь от вас.

— Хотя бы о том, почему она так упорно отказывается от таинства принятия Святых Даров, не так ли?

— Да, если уж начинать, то именно с этого.

— Тут многое кроется в ее поведении, — отвечал Беккет, поворачиваясь, наконец, к королю в полоборота. — Но, пожалуй, не самое главное. Она боится утратить некую колдовскую силу, которая позволяет ей в ее сорок лет выглядеть не старше двадцати пяти. Она боится, что тогда не сможет иметь больше любовников, да и вы разлюбите ее, ваше величество.

— Вы говорите, что это не главное, что же тогда главное?

— На самом деле она боится гораздо больших бед для себя, ибо старение неизбежно ведет к смерти, а смерть возносит одних в высоты, где царствует неземное блаженство, а других низвергает в бездонные пропасти, вроде той, которой она недавно поклонялась. Вот чего она боится больше всего — этих страшных черных дыр. Они являлись мне в моих виденьях. Элеонора старается черпать из них свои силы и заодно умоляет их как можно дольше продлить ее существование здесь, на земле, как можно дольше не забирать ее к себе.