Древо Жизора - [29]

Трубадур Вернар де Вентадорн начал хворать еще на подступах к Адрианополю. Желудок его не держал в себе пищу, тело осыпали фурункулы, кожа чесалась и покрылась струпьями.

— Элеонора, — стонал и кряхтел он, — какого чорта вашему мужу не сиделось дома! Что он забыл в этом вшивом Леванте? Разве то, что с нами сейчас происходит, вписывается в рамки куртуазности? Разве это похоже на манну?

Королева жалела его, но, в то же время, в душе ее появилось тягостное чувство недоумения, как могла она столь долго делить ложе с этим тщедушным, тощим, а теперь еще и вонючим от постоянного поноса, телом. Как могли сладкие звуки поэзии отуманить ее глаза и чувства? Возрождения любви к мужу она так и не испытала, но, во всяком случае, в ней родилось уважение к нему, стойко переносящему все тяготы похода. Ее восхищали неподступные тамплиеры, двигающиеся в авангарде французского войска и почтительно обращающиеся с Людовиком. А значит, они ценили его, и он не совсем тряпка, как ей казалось все последнее время накануне похода.

Впрочем, не такие уж неподступные. Устав, конечно, предписывал им безбрачие и умерщвление плоти, но они исполняли эти предписания в разумных пределах, и даже в их лагерь нередко захаживали любопытные мадьярки, сербиянки и гречанки. Сенешаль великого магистра ордена, красавец Эверар де Барр, явно симпатизировал Элеоноре, и она старалась в куртуазной манере проявить свои ответные симпатии. В Константинополе Бернар де Вентадорн совсем занедужил. Грек-эскулап, обследовавший его, определенно заявил, что дело дрянь и трубадур больше не жилец. Бедняга Бернар бредил великолепными кансонами, которые стоило бы записать, если бы в них не было такого большого количества натурализмов, касающихся желудочных расстройств. В одной из таких кансон едкая лавина сарацин выскакивала навстречу крестоносцам непосредственно из прямой кишки, но доблестные рыцари размазывали их по земле и втаптывали копытами в грязь. Королева всплакнула над своей угасшей любовью к талантливому песнопевцу, но когда король, увидев ее слезы, предложил ей остаться в Константинополе и на корабле плыть в Антиохию после смерти или выздоровления трубадура, она ответила:

— О нет, монсеньор, королева Франции должна быть рядом со своим супругом и его воинством!

При этом она не преминула отметить, как загорелись глаза у присутствовавшего при этом Эверара де Барра, восхищенного ее ответом. Людовик хотел было заметить, что далеко не все королевы отправлялись в поход со своими мужьями, и можно даже сказать, что очень немногие, но он ограничился лишь словами:

— Благодарю вас, ваше величество, я просто вспомнил вдруг о несчастной участи жены Бодуэна Иерусалимского во время похода первых перегринаторов.

Сближение Элеоноры и сенешаля Эверара произошло уже в Пергаме, здесь случилось между ними то, что на куртуазном языке принято было называть нарушением мезуры, а на тамплиерском именовалось Господним попущением. Королева осталась весьма довольной всем, кроме собственной легкой простуды, прицепившейся к ней еще в Никее. В самый ответственный момент Элеонора чихнула и тем самым чуть было не спугнула желаемые намерения тамплиера.

Потом начался ад — страшный переход через Лаодикийские горы, где турки ежедневно нападали на крестоносцев, и войско Людовика таяло, как весенний снег. Королева простудилась не на шутку, бредила, все спрашивала у всех, не нашли ли случайно какой-то таинственный список, а когда пытались узнать, что за список, со вздохом отвечала:

— Сие есть тайна великая и прекрасная.

Сенешаль Эверар, знакомый с восточной медициной, сделал все возможное, чтобы вылечить королеву, и за несколько дней до прихода войска в Анталию Элеонора стала поправляться. К этому времени у Людовика осталось в два раза меньше рыцарей, чем у магистра Бернара де Трамбле. Признав, что тамплиеры гораздо более приспособлены к войне, король попросил сенешаля Эверара де Барра стать маршалом и командовать остатками королевской армии. В Анталии между Элеонорой и Эвераром произошел разрыв. Тамплиер заявил королеве, что не может больше пользоваться Господним попущением, ибо магистр де Трамбле строго-настрого запретил ему это под страхом изгнания из рядов ордена. Из Анталии де Барр повел войско берегом Киликии, а король и королева отправились на судне в Антиохию. Элеонора была вне себя от бешенства — как посмел какой-то там де Трамбле препятствовать королеве Франции, и как мог жалкий сенешалишка сделать выбор между приказом магистра и любовью королевы в пользу первого! В Антиохии августейшую чету встречал прекрасный князь Раймунд. Увидев его, Элеонора быстро забыла о своих досадах и обидах и принялась улавливать князя в свои куртуазные сети. Вскоре Раймунд стал безраздельно принадлежать ей, и она с удовольствием предвкушала, как сюда заявится несносный Эверар, чтобы увидеть, что она вовсе не страдает от разлуки с ним, а давным-давно забыла о его существовании.

Вопреки предсказанию ученого грека, трубадур Бернар не умер. С наступлением весны он поселился в доме, где жил император Конрад, который хотя и ничегошеньки не понимал в куртуазной поэзии провансальских трубадуров, считал своим долгом привечать известных служителей изящных искусств и поэзии.