Древо Жизора - [23]

«А почему бы и нет? — подумал Жан. — Сама судьба распоряжается, чтобы я проник во все ветви тамплиерства. А уж там разберемся, какие из ветвей живые, а какие мертвые».

— Я принимаю ваши предложения, — сказал он.

Обряд его второго посвящения в тамплиеры сильно отличался от того незатейливого, простенького обряда, который совершил человек, выдающий себя за Андре де Монбара. Ровно в полночь, при ярком свете полной луны, озаряющем окрестности Жизора, вереница тамплиеров вышла из замка с большими зажженными свечами в руках и направилась в сторону вяза. Жан не мог насладиться этим величественным зрелищем, ибо его, как на носилках, несли на двух копьях, поперек коих были возложены мечи. Он лежал, с головой укрытый плащом, и тревожно размышлял, не собираются ли они совершить какое-нибудь жертвоприношение, в котором ему отведена роль жертвы. Ведь тот, мнимый или не мнимый, Андре де Монбар предупреждал его, что люди Тортюнуара связаны с ассасинами, а это самые страшные существа на всем белом свете. Но, с другой стороны, сердце подсказывало Жану, что он нужен им, и они затеяли всю эту пышную церемонию, чтобы только побольше привлечь его на свою сторону, пленить пылкое юношеское воображение красотой обряда.

Двигаясь по направлению к старому вязу, тамплиеры пели «Стабат Матер долороза». Допев до конца, принимались петь с начала. Их низкие голоса красиво звучали в ночи. Затем Жан почувствовал, как его возложили на землю, он услышал могучее шевеление листвы в громадной кроне вяза. Опустившись на колени вокруг Жана, тамплиеры стали молиться о его душе, якобы ушедшей из тела, но призванной вернуться назад. Это продолжалось так долго, что лежащий без движения Жан успел немного окоченеть — ночь была прохладной и над землей летал свежий ветерок. Наконец, моление окончилось. Тут Жан почувствовал прикосновение острия меча к своей груди в области сердца и услышал голос Бертрана де Бланшфора:

— Ты был неподвижен, но ты восстанешь, ты был мертв, но ты воскреснешь, ты был глух, но ты услышишь, ты был слеп, но ты прозреешь, ты был нем, но ты заговоришь, ты был голоден, но ты насытишься, ты алкал, но ты утолишь жажду, ты был темен, но ты просветишься. Как только меч мой пронзит твое сердце встань и ходи. Не нам, не нам, Господи, но имени Твоему! Босеан!

В следующий миг Жан почувствовал, как холодная сталь вошла в его сердце, но никакой боли не было. Вдруг стало тепло и легко, он встал на ноги, будто кто-то поднял его десницей, спущенной с неба. Плащ, укрывавший его, свалился. Жан открыл глаза и увидел тамплиеров, преклонивших пред ним колени. Только Бертран де Бланшфор стоял во весь рост и смотрел на Жана, и Жану показалось, что глаза его светятся в темноте каким-то фиолетовым светом. Приблизившись, Бертран наотмашь ударил Жана ладонью по щеке.

— Что ты должен сделать? — спросил он, и Жан догадался:

— Подставить другую?

И другая щека обожглась ударом ладони великого магистра непризнанной ветви ордена. Рыданья матери раздались где-то в отдалении.

— Сынок! Что они сделали с тобой? Они убили тебя! — кричала Тереза.

— Забудь родителей своих и родственников своих, ибо враги человеку близкие его, — произнес Бертран де Бланшфор.

— Да, — кивнул Жан.

— Теперь поцелуй меня, — сказал магистр.

Двое тамплиеров поднялись с колен и, подойдя к своему господину, сняли с него блио. Бертран оказался в одних штанах-брэ и сапогах из мягкой кожи. На груди у него, прямо над левым сосцом, виднелся темно-красный шрам в виде равностороннего креста, и указывая на этот крест-шрам, де Бланшфор уточнил: — Сюда.

Жан нетвердой походкой подступил вплотную к магистру и, чуть склонившись, поцеловал крест-шрам на его груди. В следующий миг боль пронзила его грудь и, теряя сознание, он рухнул, подхваченный сильными руками тамплиеров.

Он очнулся лишь к вечеру следующего дня. Рана на груди болела, но не так нестерпимо, как тогда, когда он потерял сознание после обряда посвящения в тамплиеры у вяза. Его приподняли в постели и стали снимать и него повязку, туго обхватывающую верхнюю часть груди. Под повязкой у него оказалась уже подсохшая припарка из пряно пахнувших трав, а когда и ее сняли, Жан увидел над левым сосцом у себя свежий рубец в виде равностороннего креста, точь-в-точь такой же, как у, Бернара де Бланшфора.

— Все зажило даже быстрее, чем обычно, — сказал ухаживавший за Жаном тамплиер с очень смуглой кожей, так, что Жан подумал о нем, что он, должно быть, сарацин по происхождению, но вошедший в комнату Бертран де Бланшфор назвал его французским именем:

— Благодарю вас, Дени, вы блестяще справились со своим делом. Прошу вас теперь удалиться.

Смуглый Дени, поклонившись, исполнил приказание магистра.

— Я пришел поздравить вас, — обратился де Бланшфор к Жану. — Отныне вы комтур нашего ордена, и здесь, в Жизоре, образована новая комтурия тамплиеров. Через несколько дней, когда вы окончательно поправитесь, мы сможем вплотную подойти с вами к тайне жизорского вяза. Отдыхайте, брат Жан.

На другой день к нему впустили мать. Тереза тотчас же взялась со слезами причитать:

— Сынок мой, что они с тобой сделали, изверги! Мало им было твоего отца! Зачем же ты доверился им!