Древо Жизора - [120]

Ночью, вспоминая эту сцену, он то и дело усмехался и шептал: «Что же ты не показал мне язык на сей раз? То-то! А ведь я показал тебе в сто раз больший язык, чем ты мне тогда, давным-давно, когда еще был молокососом».

Он чувствовал себя победителем. Но гнетущая, сосущая пустота в душе не становилась меньше, а наоборот, еще больше увеличивалась, чернела.

На рассвете войска покидали лагерь в Бетнубё. Ричард, не спавший всю ночь, уже сидел на своем Фовеле, объезжая войска, с горечью рассматривая привезенные осадные механизмы. Барон Меркадье, когда они оказались на вершине высокого холма, указал Ричарду на проступившие в отдалении очертания Иерусалима:

— Взгляните, ваше величество, как четко виден силуэт Святого Града. Мне кажется, это добрый знак, что мы еще вернемся сюда и отвоюем Гроб Господень.

Ричард оглянулся, солнечный луч сверкнул в его зеленых глазах, но тотчас же король прикрыл свой взор рукою и промолвил со стоном:

— О нет! Не буду смотреть. Нет, не увижу Иерусалима до тех пор, пока не завоюю его!

Он пришпорил коня и стал спускаться с холма. В неописуемом горе крестоносцы оставляли заветный город за своей спиною и шли назад, к побережью Средиземноморья. Единственное, что могло их утешить — припасы вина и продовольствия, приберегаемые для дней осады и выданные теперь. На ближайшем же привале был устроен целый пир, обильный, но горький. В угрюмом молчании крестоносцы насыщались и подкреплялись вином и едой, не слышно было ни молитв, ни песен, ни восклицаний. Только тяжкие вздохи…

Через полторы недели войско Ричарда вышло к развалинам Аскалона, за которыми открывался черный простор Средиземного моря — невиданная буря бушевала здесь, вздымая гигантские волны и ударяя их с ревом о берег. Не мешкая, Ричард приказал начать восстановление, города, в свое время принесшего немало славы крестоносцам. И работа закипела. Словно свежий дух вселился в короля Англии, словно буря, увиденная им, смыла следы неудач — он был весел и бодр, как в первые дни крестового похода, он пел свои старые кансоны и сочинял новые, и звук его дивного голоса приободрял работающих. Мало-помалу развалины превращались в заново возведенные строения, крепость обретала свой прежний грозный вид. «Невеста Сирии вновь готовится замуж…» — так начиналась одна из новых кансон Ричарда, которую все так полюбили, что ее можно было слышать повсюду. Жан де Жизор однажды поймал себя на том, что тоже напевает ее себе под нос. Он тотчас злобно сплюнул и пробормотал:

— Проклятье!.. Чему он так радуется?.. Ему и впрямь было мучительно неясно, откуда взялось в Ричарде новое веселье, а главное — почему Ричард, которого преследуют неудачи, не унывает, а он, Жан де Жизор, великий навигатор и тайный рулевой мира, чьи замыслы и планы неизменно сбываются, не может обнаружить в своей душе хотя бы искорки радости. Самым ужасным для Жана было то, что он отчетливо понимал — радость и злорадство противоположны друг другу и ничего общего друг с другом не имеют, хотя и похожи по звучанию. Ему и хотелось бы, возможно, научиться так же точно радоваться, как Ричард, но оставалось довольствоваться лишь умножением злорадства, когда в Аскалон пришли очередные горестные вести из Аккры, где вспыхнула междоусобица между поддерживающими Ричарда и Гюи пизанцами и генуэзцами, стоящими на стороне Конрада Монферратского и крестоносцев-французов. Конрад решил полностью присвоить себе главное завоевание похода, и Ричард никак не мог стерпеть это. Он приказал оставить работы и готовиться к немедленному выступлению. Отмахав тридцать пять лье вдоль побережья, армия вступила в Сен-Жан-д'Акр в тот самый момент, когда назрело решительное кровопролитие. Появление Ричарда резко уменьшило пыл и генуэзцев, и ливанцев. Тотчас собрался совет всех вождей, на котором встал вопрос окончательного разрешения спора о судьбе Иерусалимской короны.

Весть о том, что Конрад Монферратский избран новым королем Иерусалима, застала Саладина как раз в Иерусалиме, уже давно не принадлежащем Иерусалимским королям. Султан давно мечтал провести здесь весну и, в конце концов, посмотреть на знаменитый Огнь Господень, в чудесные свойства которого он не верил и посему желал разгадать, как именно совершается сей фокус. До праздника Пасхи оставалось несколько недель, и первые паломники, стремящиеся отметить Воскресение Христово именно в Святом Граде, только-только начали стекаться сюда.

Выслушав подробное донесение везиря Музгар-Али, Саладин вскинул брови:

— Неужто Мелек-Риджард не воспротивился подобному решению? Я удивлен. По сути, уступив корону Конраду, он признал его первенство среди всего воинства крестоносцев. Это невероятно!

— Мало того, — изображая на своем лице равное удивление, произнес Музгар-Али, — говорят, что Мелек-Риджард сам голосовал за подобное решение. Видимо, все дело в том, что он получил новые неприятные известия из своего королевства, где против него выступил его родной брат, поддерживающий короля Франции. Естественно, его теперь тянет на родину, дабы навести там порядок.

— Что ж, — почесывая переносицу, задумчиво промолвил Саладин, — во всем есть свои плюсы и свои минусы. Если Мелек-Риджард исчезнет, нам будет гораздо легче справиться с гяурами. Хотя, о Аллах! — какая скука наступит! Честно признаюсь, я всю жизнь мечтал бы воевать с этим рыжим королем.