Древо жизни - [2]

В этот момент ненаблюдательный посетитель, не замечавший иронического блеска в глазах Биркина и ориентировавшийся на сугубо серьезный тон его высказываний, спешил ретироваться. Приметливые же оставались и узнавали много для себя интересного и полезного, сетуя разве что на излишнюю обстоятельность всех объяснений и болтливость старика.

Надо сказать, что в старые времена, несмотря на место своей службы и специфическую специализацию, Биркин был довольно широко известен и именно как специалист по всяким паранормальным явлениям и загадкам истории. Он публиковал, естественно, с санкции руководства, довольно много статей как в научных, так и научно-популярных журналах. Статьи носили, конечно, разоблачительный характер, но сопровождались убедительной аргументацией и, главное, обилием малоизвестных широкой публике примеров, которые и интересовали в первую очередь всех читателей.

Печатался Биркин только в солидных журналах, таких как «Наука и жизнь», «Знание — сила», «Химия и жизнь», «Техника — молодежи», или в центральных газетах, с презрением отметая предложения изданий мелких, особенно, всяких антирелигиозных сборников. Имел тогда Биркин репутацию исследователя серьезного, даже прогрессивного, в совершенстве владевшего не только литературным языком, но и особой его разновидностью, высоко ценимой советским читателем, — эзоповым языком. Статьи эти, помимо известности, приносили Биркину и весьма щедрые гонорары, служившие весомой добавкой не столько к зарплате, и без того приличной, сколько к необходимой всякому настоящему мужчине заначке.

С перестройкой все резко изменилось. Разоблачительный пафос затронул все стороны жизни и только в области оккультных наук и паранормальных явлений он не приветствовался. Солидные издания хирели, а набиравшая силу желтая пресса вываливала на головы ошалевшей от свободы слова публики все новые открытия и дерзко срывала последние покровы с древних тайн. У Биркина волосы вставали дыбом от безапелляционности тона и вопиющей безграмотности подавляющего большинства статей, он писал опровержения, писал и серьезные статьи, где излагал все как есть, не прибегая к эзопову языку, тем более что санкции руководства, за отсутствием оного, получать уже не требовалось.

Статьи Семена Михайловича, лишенные дешевой сенсационности и содержавшие, как и свойственно научным статьям, аргументы pro i contra, пользовались все меньшим спросом, а за ним самим закрепилась репутация ретрограда и мракобеса. Если же и удавалось иногда прорваться в некогда солидные издания, то гонорары были мизерны даже в сравнении с грошовой пенсией, их едва хватало на одну хорошую книгу или бутылку трехзвездочного коньяка, две основные статьи личных расходов Семена Михайловича.

Спасало то, что появился новый узкий круг лиц, где знания и опыт Биркина ценились по-прежнему очень высоко, его приглашали для разного рода консультаций и платили весьма щедро. Но об этой стороне своей деятельности он по многолетней привычке говорил еще меньше, чем о своей службе в КГБ, то есть вообще ничего не говорил.

Но какая-то детская обида на читателей и издателей, отвергнувших его, оставалась и иногда в периоды раздражения прорывалась наружу. Сейчас был именно такой период. Руки Семена Михайловича немного подрагивали, а на щеках двумя пятаками выступил розовый румянец.

— Или вот еще одно слово модное выдумали — код! — Семен Михайлович раздраженно ударил кулаком по стопке новых, в ярких переплетах книг на столе, на корешках которых непременно присутствовало это самое слово. На обложке лежавшей наверху книги из-за чуть сдвинутого в сторону лика Моны Лизы выглядывал безобразный череп. Впрочем, нет, не безобразный, обычный череп, который мог принадлежать и самой благородной Джоконде, и ее служанке-дурнушке из глухой тосканской деревни. — Есть-де некий код, великая древняя тайна, которую некие люди передают из века в век, чтобы объявить ее в день назначенный, а если кто раньше этим кодом овладеет и его разгадает, то ему или власть безграничная над миром, или миру этому конец, или еще что-нибудь столь же апокалиптическое. Вы, Василий Иванович, это читали? — спросил Биркин у своего гостя, показывая ему ту самую книгу с ликом Моны Лизы.

— Не имел удовольствия, — ответил гость.

— И не имейте! — воскликнул Биркин. — Я когда читаю такие книги, рука сама тянется к перу, перо к бумаге, хочется написать, нет, не рецензию, не опровержение, а именно романчик в таком роде.

— Вот и напишите, — с улыбкой сказал Василий Иванович.

— Пробовал, — ответил Биркин и сокрушенно развел руки, — не получается. Точнее говоря, если настраиваюсь на серьезный, строго научный лад, то получается что-то заумное, скучное и неудобочитаемое, я и сам понимаю. А если настраиваюсь на легкий лад, то выходит какая-то пародия. Да и как не пародия?! — вновь загорячился Биркин. — Нет ведь никаких кодов, мне ли не знать! — и тут же, не замечая противоречия: — Да я столько этих кодов расшифровал! — и по инерции дальше: — А сколько выдумал!

— Охотно верю, — вновь с улыбкой сказал Василий Иванович, не уточняя, к какому утверждению относится его вера. Впрочем, если бы Биркин захотел прояснить этот пункт, то Василий Иванович совершенно искренне ответил бы ему, что верит всем трем разом.