Древо познания - [3]

Это красивое явление, известное под названием цветных теней, было открыто в 1672 г. Отто фон Герике. Он заметил, что тень от пальца, освещенного одновременно свечей и лучами восходящего солнца, кажется голубой. Столкнувшись с этим и аналогичными явлениями, люди обычно говорят: «Прекрасно, но какой же это цвет в действительности'?», как будто ответ, даваемый прибором, измеряющим длины волн, окончательный и содержит истину в последней инстанции. В действительности наш простой опыт отнюдь не вскрыл и не прояснил конкретную изолированную ситуацию, которую можно было бы назвать (как это часто делают) краевой или иллюзорной. Наше восприятие мира цветных объектов не зависит буквально от спектрального состава света, приходящего от всего, на что мы смотрим. Если я вынес из комнаты во двор апельсин, то кажется, будто апельсин сохраняет свой цвет. Однако в стенах дома апельсин освещался флуоресцентным светом, в котором доля так называемых голубых длин волн (они же — короткие волны) достаточно велика, в то время как в солнечном свете велика доля так называемых красных (или длинных) волн. У нас нет способа установить соответствие между почти незыблемым постоянством цвета видимых нами предметов и исходящим от них светом. Объяснить, каким образом мы видим цвета, непросто, и мы не будем останавливаться здесь на этом сколько-нибудь подробно. Однако важно (и это нуждается в объяснении), чтобы мы перестали думать, будто цвет наблюдаемых нами предметов определяется особенностями света, приходящего к нам от этих предметов. Скорее нам нужно сосредоточиться на понимании, что цветовое восприятие соответствует специфическому паттерну возбуждений в нервной системе, определяемому

Рис 3- Два кольца на этой странице напечатаны одной и той же краской Между тем нижнее кольцо из-за того, что оно окружено зеленым фоном, кажется розовым. Мораль цвет не является свойством предмета, он неотделим от того, как мы наблюдаем предмет

Рис 4. Цветные тени структурой цвета. Действительно, хотя мы не станем проделывать зто сейчас, в принципе можно показать, что определенные состояния нейронной активности, например, возникающие, когда мы видим зеленый цвет, могут вызываться и целым рядом световых эффектов (вроде тех, которые заставляют нас видеть цветные тени). Следовательно, мы можем устанавливать корреляцию между нашими названиями цветов и состояниями нейронной активности, но не длинами волн. Какие именно состояния нейронной активности возникают при различных световых возмущениях, определяется индивидуальной структурой каждого человека, но не специфическими особенностями возмущающего агента.

Сказанное выше справедливо и для всех измеряемых характеристик, почерпнутых из визуального опыта (движения, текстуры, формы и т. д.), равно как и для любой перцептуальной модальности. Мы могли бы привести и другие аналогичные примеры, убедительно показывающие, что то, что мы принимаем как некое простое восприятие чего-то (например, пространства или цвета), в действительности несет на себе неизгладимую печать нашей собственной структуры. Мы пока ограничимся приведенными наблюдениями — читатели наверняка их проверили. Поэтому мы полаг аем, что убежденность в собственном опыте была у нашего читателя до известной степени поколеблена.

Описанные опыты (и многое другое, относящееся к той же сфере) содержат в себе суть того, о чем мы намереваемся здесь поведать. Иначе говоря, приведенные примеры показывают, что наш опыт теснейшим образом связан с нашей биологической структурой. Мы не видим «пространство» мира, мы проживаем поле нашего зрения. Мы не видим «цветов» реального мира, мы проживаем наше собственное хроматическое пространство. Не подлежит сомнению, как мы будем неоднократно отмечать на страницах этой книги, что мы черпаем свой опыт из окружающего мира. Но кода мы пытаемся более детально разобраться в том, каким образом мы познаем этот мир, мы неизменно обнаруживаем, что не можем отделить историю наших действий — биологическую и социальную — от того, каким этот мир нам кажется. Ведь мы так тесно с ним соприкасаемся, и все в нем представляется столь очевидным…

В зоопарке Бронкса в Нью-Йорке имеется специальный павильон для приматов. Там представлены шимпанзе, гориллы и многие другие обезьяны Старого и Нового Света. Однако нам стоит обратить внимание на клетку, расположенную на задворках павильона. Клетка сварена из толстых брусьев, и на ней красуется надпись «Самый опасный примат в мире». Заглянув сквозь решетку, мы с удивлением обнаруживаем свое собственное отражение; сопроводительная надпись на клетке поясняет, что человек уничтожил на Земле больше видов животных, чем любой другой представитель фауны. Итак, из наблюдателей мы превратились в объект наблюдения. Что же мы видим?

Момент рефлексии перед зеркалом — всегда особый момент: именно тогда мы осознаем ту часть самих себя, которую не можем видеть другим способом, — подобно тому, как мы обнаруживаем существование слепого пятна, которое помогает нам понять, как устроено наше зрение; подобно тому, как мы подавляем проистекающую из наличия слепого пятна слепоту, как бы заполняя пустое пространство. Рефлексия — это процесс познания того, как мы познаем. Это акт обращения к самим себе. Это единственный шанс, который предоставляется нам, чтобы обнаружить нашу слепоту и осознать, что уверенность и знание других столь же подавляющи и иллюзорны, как и наша уверенность и наше знание.