Древняя Русь: наследие в слове. Мудрость слова - [14]
Тукость также цитируется только из сочинений Иоанна Экзарха, как и сопельство. Жирность или клейкость к вкусу непосредственного отношения не имеют. Это также сопутствующие признаки вкуса. Сколь основательные поиски мы бы ни предприняли, нам не встретится ничего иного, что обозначено и в современном словаре: вкусовые ощущения — это горькое, сладкое, кислое, соленое. Острота и жгучая едкость экзотической пищи находили свои обозначения, но для этого нужно было либо заимствовать слово, либо его сочинить, либо использовать известный корень (бридъкый и бритъва общего корня).
О кислом многого не скажешь. Это древнее славянское слово, может быть, самое древнее из тех, которые обозначают вкусовые ощущения. На это указывает «распространитель» -l- при корне кыс(нути). Кислый — скисший, забродивший; слово квасъ и многие другие отмечают конкретные степени такой «интенсивности и приятности».
С соленым тоже всё ясно. Переносных значений это слово не имело (соленые шутки еще неизвестны), да и русская полногласная форма явилась достаточно поздно: солёный есть причастие от солити, а не исконная форма прилагательного солонъ, которая и не могла явиться по причине своего ударения (полногласные корни с ударением на первом слоге сохраняли архаичную форму — в данном случае сланъ, как городъ → градъ). «Аще ли соль не слана будеть, чимъ ю (ее) осолите?» — это вопрошание Христа по Евангелию от Марка (9:50) часто воспроизводилось в древнерусских текстах именно в такой форме. Обычно говорилось о «сланомъ море» (Изб. 73, с. 238; Луцидарий, с. 48 и др.). Горький и соленый не противопоставлены друг другу, они воспринимаются как равноценные ощущения (Богословие, л. 155).
Горькому противопоставлен кислый, а сладкому — соленый вкус.
Горький — горелый. Корень у этих слов общий; суффикс -ьк добавлен к корню от «глагола состояния» горѣти через имя горе, так что «горькие слезы» — слезы горя и печали, а не с горчинкой. Обратная метафора, каких много среди русских речевых формул. Наоборот, «горькая травка» — метафора, которой не могло быть в древности.
В древнерусских текстах много выражений типа горькая туга, горькая и тяжкая судьба, горькая тягость, горькая болѣзнь, горький онъ вѣкъ (муки ада), горький судъ (в Судный день), горькая смерть, горькое испытание, горькие мытарства, горькая работа (рабство), горькая пропасть (адова) и мн. др., — всё, совершенное в горести и печали.
Определение горькое сохраняло исходную связь с пылающим пламенем: «и ввергоша ихъ в пропасть горкую прямо западу в страшное море огненое» (Жит. Вас. Нов., с. 533); «множицею малы не утопахъ в водахъ, горцѣ и злѣ палимъ» (там же, с. 405); они едва спаслись от «страшнаго моря огненаго и болѣзненаго и горкаго оного» (там же, с. 542); «изѣсти въ горести огньнѣй» (Нифонт, с. 40) и пр. В «Повести временных лет» только дважды это определение использовано в оригинальных текстах, и оба раза в устойчивом сочетании «смерть горкую» (Лавр. лет., л. 69 об., 1085 г.; л. 74, 1093 г.). «Вкусовое» значение слова также известно — дважды оно отмечено в давно переведенном на славянский язык кратком описании Священной истории, например, когда Моисей вел своих соплеменников по пустыне, они «придоша в Меренъ, бѣ ту вода горка, и возъропташа людье на Бога» (там же, л. 32).
Всё горькое настолько горестного свойства, что сравнительная и превосходная степени от этого прилагательного становятся общим выражением наивысшей печали, горьше как зълѣйше (Изб. 73, с. 90, 136 и др.). В сочетании с этими формами всё то же: горшая смерть, горшия грѣхи, горшая пропасть и т. д. Даже говоря о языке (с помощью которого горечь и ощущается), имеют в виду горесть, а не горечь: «Щади своего беспоставнаго языка: горьчае языкомъ поползнути, нежели ногами» (Пчела, с. 308) при греч. χαλεπωτέρος ‘опасней, злей’ — «хуже языком поскользнуться, чем ногами». В других местах книги то же греческое прилагательное переведено словом пуще. Когда проповедник в XI в. укоряет прихожан: «и прилѣпаятеся пияньствѣ горыие идолъ» (Еп. Белгор., с. 258), он одновременно говорит и о горести, и о высокой степени такой горести, своего огорчения по поводу пьянства, которое даже хуже, чем поклонение языческим идолам.
Вкусовое значение ‘горький’ слово получает как переносное в определенных, освященных традицией, текстах, которые всем христианам хорошо известны. Умирающему на кресте Иисусу подают копьем губку с оцтом (уксусом), и «на крестѣ пригвозди плъть, не вкусивша горкаго въкуса» (Соф., л. 174 об.). Отсюда же распространяется сочетание «горьчае золчи» (Пост., с. 21); в принципе мед «въ время (на короткое время) наслажаетъ гортань твою, послѣди же горчае золчи обрящеши» (Пандекты, л. 418); в болгарской версии «горчаишее яда» — πιχρότερον χολης ‘горько-солёной, едко-острой желчи’. В поздних списках «Хождения игумена Даниила» (XVI в.) «горький» определенно соотносится со «сладким»; в XVII в. протопоп Аввакум пишет, что «дни с три у меня зелень горкая из горла текла, не могъ ни есть, ни говорить» (СлРЯ, 4, с. 98). Это уже обозначение горечи, конечно же, связанной с действием желчи, так что и в переводе «Слов» Иоанна Златоуста в «Златоструе» XII в. горечь горького обозначена именно как «горкая брашна», «былия горкая пиюща» и пр. (Материалы, 1, с. 559-560).
