Древний Рим - [7]

Теория северного происхождения этрусков, выдвинутая еще Титом Ливием, нашла своих сторонников в XVIII–XIX веках. Они подчеркивали два обстоятельства. Первое – это сходство звучания слов «Ретия» и «расена» – так называли себя этруски. Второе – тот факт, что в придунайской ретийской области были обнаружены надписи, сделанные этрусскими буквами на языке, не только похожем на язык этрусков, но, по мнению некоторых ученых, идентичном ему. Авторитет Ливия, таким образом, возрос еще более, а теория северного происхождения этрусков, казалось, была доказана. Но так «казалось» только первоначально. На самом деле проблема была решена далеко не окончательно, и точка зрения Ливия торжествовала недолго. Собственно говоря, ее с самого начала опровергали данные другого античного историка – Плиния Старшего. Он пишет, что ретами называли этрусков, которых в IV веке до н. э. вытеснило из долины реки По вторжение кельтов. Это и объясняет происхождение этрусских находок в придунайской области.

С мнением Плиния не согласился выдающийся немецкий историк Б. Г. Нибур (1776–1831), первый крупный специалист по Древнему Риму. Он отверг мнение Плиния как бездоказательное. Нибур утверждал, что области, из которых этруски якобы были вытеснены под напором кельтов, в то время еще не были заселены и, следовательно, этруски пришли не из Италии в Ретию, а наоборот – из Ретии в Италию.

Точку зрения Нибура на северное происхождение этрусков поддержали известные итальянские ученые де Санктис и Парети. Де Санктис считал этрусскими племена, которые пришли в Италию с севера примерно в 1800 году до н. э., строившие свои дома на сваях. В 1926 году Парети опубликовал труд, в котором доказывал, что этрусками были пришельцы с севера, которые в конце II тысячелетия до н. э. проникли в Италию и создали культуру Виллановы. Однако такое отождествление этрусков с носителями древних культур не подтверждено убедительными доказательствами. Поэтому теория северного происхождения этрусков остается недоказанной и даже несколько устаревшей.

Не в лучшем положении находится и теория местного происхождения этрусков. Ее сторонники, а к ним относятся известные итальянские этрускологи Альфредо Тромбетти и Джакомо Девото, главные свои доказательства черпают из области лингвистики. Они подчеркивают, что язык этрусков не относится к индоевропейским языкам, на которых говорили переселенцы, проникавшие в Грецию и Италию во II тысячелетии до н. э. Население, жившее в Италии до их прихода, говорило на другом языке, который и следует считать родоначальником языка этрусков. Но если этруски действительно представляют собой автохтонное (местное) население Италии, то как объяснить тот факт, что связанные с ними находки относятся к сравнительно позднему периоду – точнее, к VIII веку до н. э.? Как объяснить, что язык древнего италийского населения оказался настолько жизнестойким, что стал основой для языка этрусков, в то время как никаких других достоверных сведений об италийских племенах не сохранилось?

Таким образом, и теория о местном происхождении этрусков имеет свои недостатки, а ее аргументы далеко не во всем убедительны.

Интересный подход к проблеме происхождения этрусков предложил самый известный и эрудированный итальянский историк-этрусколог Массимо Паллотино. Он настаивает, что главное не в том, пришли ли этруски в Италию и если пришли, то откуда, а в том, как сложился на территории Италии этрусский народ и благодаря чему достиг таких успехов. Паллотино исходит из того, что этруски, бесспорно, существуют в Италии с VIII века до н. э. и что с этого момента можно проследить и описать процесс развития этрусков и создания ими своей культуры. Ученый правильно замечает, что развитие этрусков происходило не в «безвоздушном пространстве». На этот процесс оказывала влияние не только италийская среда того времени – в первую очередь носители культуры Виллановы, – но и окружающий мир, особенно Греция и восточные области Средиземноморья. Благодаря морским связям Этрурии с другими странами и переселению чужеземцев в этрусские колонии, их цивилизация складывалась под сильным влиянием греческой и восточной культур.

Это обстоятельство создает впечатление, что этрусская культура неотъемлемая составляющая часть восточной цивилизации. С мнением Паллотино согласен и немец Ф. Альтхейм. Он досконально изучил раннюю историю древней Италии и также считает этрусков явлением чисто италийским. На основе сведений, полученных из древних источников, он сделал вывод, что городское население не было чисто этрусским, что этрусский народ в том виде, в котором мы его себе представляем, возник путем слияния нескольких народов.

Но и для этой теории найдутся контраргументы. Разве может своеобразие этрусской цивилизации объясняться лишь тем, что нация в процессе своего развития восприняла от одного народа – одно, а от другого – другое? Разве этот народ не должен был привнести и много своего, чтобы из смеси разнородных элементов создать культуру, которая не только восхищала современников, но и поражает людей нашего времени? Паллотино придает большое значение влиянию на этрусков Востока, Альтхейм – Греции. Обе точки зрения справедливы. Но остается главный вопрос: почему именно этруски оказались столь восприимчивы к греческому и восточному влияниям? Не существовало ли между Востоком и Этрурией (или между Грецией и Этрурией) связей более тесных, нежели простое заимствование элементов культуры?