Древний Человек в Городе - [3]

Как только мы уселись, Тимоти сообщил, что, когда он в тоске, ему необходимо, пусть бессмысленно, но двигаться. Поезд в этом отношении лучше самолета, а пароход лучше поезда. Я не стал возражать, хотя моя метафизика тоски совсем иная: надо полностью остановиться и остановить все в себе, тогда и тоска остановится. Я только позволил себе заметить, что моменты отчаяния "приглашают", так сказать, к пониманию нами нас самих. Да и вообще, ради того, чтобы найти смысл в себе самом, стоит пожертвовать даже комфортом. Временно, конечно. Но Тимоти продолжал настаивать: все, решительно все, что с ним происходило и происходит, не имеет никакого смысла ни для других, ни для него самого, и оно упорно продолжает с ним происходить только во имя жены, детей и друзей (обратите внимание на безличный оборот, невозможный в русском!). "Но сам-то ты хочешь делать хоть что-нибудь осмысленное?" - "Решительно не хочу. И сейчас не хочу лететь с тобой в этот кретинский Город, не нужный никому, кроме бельгийских спекулянтов и польских проституток, которых, кстати, туда не пускают". - "Тогда какого же черта ты позвонил мне сегодня утром и радостно сообщил, что мы летим вместе?" - "Ну что делать, раз так получилось. Уж лучше мы будем беседовать о чем-нибудь утешительном,- он беспомощно развел руками,чем каждому в одиночку напиваться виски".

"Вздор! Тебе прекрасно известно: я пью только водку, а если ты и это не удержал в своей дырявой голове, то не понимаю, как тебя еще держат в Форин Оффисе".- "Я сам не понимаю,- вяло отреагировал Тимоти,- вернее, раньше не понимал. Семь лет ждал, что меня выгонят за бездеятельность и забывчивость, пока не догадался: как раз за это меня там и держат. Год назад я дошел до того, что решил перейти в православие..." "Перейти? - изумился я.- Да откуда? Ты ведь, по-моему, в жизни ни в одного бога не верил". "Не придирайся к словам, пожалуйста,- жалобно возразил Тимоти.- По материнской линии я шотландский пресвитерианин все-таки. Но Матильда сказала, что если я перейду в православие, то она тотчас же перейдет в иудаизм, уйдет от меня к Эдди Липшитцу и уедет с ним в Израиль. А этого я не смог бы перенести". - "Того, что она тебя бросит?" Но Тимоти, полностью сыгнорировав мою бестактную шутку, вполне серьезно продолжал. "Переход Матильды в иудаизм - пощечина, которую иудаизм никак не заслужил. Я был вынужден отказаться от православного варианта". - "Вздор,- сказал я,- твои дети стали бы украшением Израиля и гордостью всего еврейства и этим бы компенсировали урон, нанесенный иудаизму Матильдой".- "Ты не знаешь Матильду,- мрачно возразил Тимоти.- То, что она делает, не может быть компенсировано ничем. Но дело в другом. Поняв, что меня никогда - повторяю, никогда - из Форин Оффиса не выгонят, я решил сам из него уйти. Но Матильда сказала, что тогда-то она уж наверняка меня бросит, и притом немедленно, и что она уже договорилась с кузеном Тони, и они уедут жить в Бретань или Прованс, я забыл куда..." - "О Господи,- не выдержал я,- откуда взялся Тони? Ты же минуту назад говорил об Эдди Липшитце?" "Эдди - только на случай моего перехода в православие,- серьезно пояснил Тимоти,- а Тони Эндерби - ее двоюродный брат, которого она, по ее словам, любит с двенадцати лет и будет любить вечно. Но поскольку я убежденный противник кузенных браков, то мне ничего не оставалось, как продолжать в Форин Оффисе..." "Ну, я вижу, твоя Матильда не мо

жет жаловаться на скудость выбора, хотя решительно не могу понять, почему тогда она выбрала тебя", - наставительно заключил я и, желая положить конец интимной части нашей беседы, спросил его, по какому, собственно, делу он летит в Город, если, конечно, это не секрет высшей государственной важности.

Стюардесса с гербом Города на наколке и с девизом "Лучше умереть здоровым, чем жить больным" - красными буквами на зеленом переднике - принесла виски Тимоти и водки мне. Тимоти отхлебнул виски, удовлетворенно произнес "Дикая утка!" и объяснил, что дело, по которому он едет в Город, довольно глупое, но требует если не дипломатического такта, то какого-то минимума филологических познаний.

Три года назад в Лондоне было подписано соглашение (какое - неважно) с Городом, каковое тогда же было ратифицировано Советом Города. Две недели назад оно дошло наконец до Совета Старейшин (нечто вроде нашей Палаты лордов) и тут - стоп. Старейшины категорически отказались не только данное соглашение утвердить, но даже начать его обсуждать. Оказалось, что текст соглашения на языке Города, то есть керском, содержит две фразы, смысл которых ни один из Старейшин не мог понять.

"Кретины, им, видите ли, еще и понимать надо!" - "Но что может быть проще? - прервал его я.- Возьми английский экземпляр соглашения и на его основании объясни керским педантам смысл этих двух фраз на их родном языке, если, конечно, он там есть". - "Да в том-то и дело, что и в английском тексте эти фразы не имеют никакого смысла, да и не могут его иметь,- терпеливо продолжал объяснять Тимоти.- Они, знаешь, что-то вроде, ну скажем, для примера: "В случае же обстоятельств, не предусмотренных или не могущих быть полностью предусмотренными предшествующими параграфами данного соглашения, обе обязующиеся стороны могут вернуться к рассмотрению возможности изменения вышеназванных параграфов, коль скоро это будет оправдано изменениями в вышеназванных обстоятельствах". Понял, да? Так вот, когда стали переводить эту абракадабру на керский, то оказалось, что в нем вообще отсутствуют условные и сослагательные формы глаголов. Понял? Они, дураки, прочли и решили, что любое изменение обстоятельств в будущем будет автоматически менять условия договора и так далее. Теперь я должен им объяснить, что в английском тексте это - всего лишь условная формула, которая не может быть переведена на керский буквально. Дело, конечно, весьма осложняется тем, что керский - даже в его нынешнем модернизированном виде - остается безнадежно архаическим языком. Гипотезы, объясняющие его архаизм на основе протоиндоевропейских дериваций, - чушь. Последняя гипотеза, выдвинутая двумя венгерскими, конечно, лингвистами об урало-алтайском происхождении керского и его связях с шумерским,- чушь такая, что читать стыдно. Все же большинство исторических лингвистов склоняется к гипотезе, что древнейшие обитатели Города, керы, около трех тысяч лет назад пришли с низовьев Дуная и что позднее победившие их леды через три поколения забыли свой язык и приняли язык побежденных. Опять - чушь! Английский язык сохранил до наших дней тысячи слов, принесенных победителями-норманнами, а древний керский - почти ничего из ледского!"