Древлянская революция - [22]

-- Господи Иисусе Христе, Сыне Единородный Безначального Твоего Отца, Ты рекл еси пречистыми устами Твоими: яко без Мене не можете творити ничесоже. Господи мой, Господи, верою объемь в души моей и сердце Тобою реченная, припадаю Твоей благости: помози ми, грешному, сие дело, мною начинаемо, о Тебе Самом совершити, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Перекрестившись и поклонившись, вынул из книжного шкафа клеенчатую тетрадь, одну к одной с той, в которую собирал древлянскую мудрость, уселся за письменный стол и вывел на титульном листе: "Слово о монархии" -- и в полтора часа, почти не задумываясь, написал первую главу, завершив ее следующим:

"Итак, у каждого народа существует национальное правосознание, национальное самочувствие и самоутверждение, из чего вырастают исторически государственное правосознание и государственная форма народа. У каждого своя "душа", и, помимо нее, его государственная форма непостижима. И нет ничего опаснее и нелепее, как навязывать народу такую государственную форму, которая не соответствует его правосознанию: вводить монархию в Швейцарии, республику в России, референдум в Иране, аристократическую диктатуру в США".

Поставив точку, отправился на работу.

Рабочий день тянулся обычно. Сначала всем коллективом музея обсуждали предстоящую выставку учебников XVII века. Потом Федор Федорович провел по музею две экскурсии. После -- обедал. В три часа поехал на окраину города, где при рытье колодца обнаружили неведомое гончарное изделие, казавшееся обычной кринкой, сработанной лет сорок назад. Вернувшись, Федор Федорович надумал попить чайку, но только в фарфоровый чайник пристроил кипятильник, как дверь раскрылась, через порог шагнул Саша-шофер и, поклонившись, отрапортовал:

-- Ваше высочество, машина подана.

Ошеломленный Федор Федорович с минуту молча глядел на Сашу.

Саша удивительным образом изменился. В нем не осталось ни капли развязанности и самодовольства, но в то же время не видно было и лакейского подобострастия к большому начальству, порожденного годами застоя. Перед Федором Федоровичем предстоял слуга из английской пьесы, который с каменным лицом на все вопросы отвечает: "Да, сэр", "Нет, сэр", и коли бы не мелкие услуги, оказываемые им своему господину по ходу спектакля, его вполне бы можно было принять за лорда. Сегодня вместо джинсов и залихватской куртки Саша оделся в синий двубортный костюм, его голову украшало некое подобие фуражки.

-- В чем дело? -- промямлил Федор Федорович. -- Александр... Александр...

-- Фомич, -- с достоинством подсказал Саша.

-- Александр Фомич, дорогой, что за цирк? Какое я вам высочество?

-- Это начальник гаража, -- чуть нахмурился Саша. -- Велел: оденься соответственно, великого князя повезешь. Следовательно, по логике, вы -высочество.

-- По логике? -- наморщил лоб Федор Федорович. -- А куда ехать?

-- Сказано, что ваше высочество укажет.

-- Вот как?

-- Так точно.

-- В таком случае идите к машине.

Все смешалось в голове у Федора Федоровича. Прошло не менее получаса, пока он события последних дней, так сказать, разложил по полочкам, вытянул причинно-следственную связь и пришел к выводу, что уже с того момента, когда его расстреливали и он бросил пить, можно было заподозрить: ему кем-то нечто готовится, потому как где это видано, чтобы ненужный государству человек вдруг сам по себе стал трезвенником, да еще вновь обрел смысл жизни, скитаясь по древлянским весям и записывая от сердца говоримое народом? В этом явно была свыше предопределенная подготовка его ума к будущей деятельности. И вот двое с половиной суток назад предопределенное стало осуществляться, а сегодня он, Федор Федорович, вышел к собственному Рубикону, и теперь, видно, ему надо решать, перейти ли речку или до конца жизни плестись вдоль берега. Странно все-таки, что происходившее в эти двое с половиной суток его ничуть не удивляло. Словно и раньше в Древлянске изо дня в день творились чудеса и стали они привычными, как кусок хлеба, как стакан воды, как глоток воздуха, как многое-многое чудесное и не замечаемое нами, но дающее нам силу жить. Да, видно, пришло время ему решать. Но как же ему надлежит поступить в данном случае?

Окончательно запутавшись в вопросах, Федор Федорович по привычке мысленно обратился к спасительной тетради "Суждения древлянского края", дабы там отыскать ответ, но, сколько ни вспоминал, ничего, кроме "пути Господни неисповедимы", не вспомнил.

Тогда, словно проснувшись, он тряхнул головой, поднялся со стула и, почти не напрягая памяти, прошептал молитву святого Макария Великого, строго, не путаясь в церковнославянских словах, как будто от младых ногтей читал ее ежедневно:

-- Господи, Иже многою Твоею благостию и великими щедротами Твоими дал еси мне, рабу Твоему, мимошедшее время нощи сея без напасти прейти от всякого зла противна; Ты Сам, Владыко, всяческих Творче, сподоби мя истинным Твоим светом и просвещенным сердцем творити волю Твою, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Ничуть не удивившись знанию молитвы, перекрестился и успокоенный вышел из кабинета.

15