Древлянская революция - [19]

-- Ты, дед, -- прямо взглянул соседу в глаза, -- второй день что-то больно умно говоришь.

-- У тебя научился, -- смутился дед, задрожав зрачками. -- К тому же газеты почитываю. Да и какой уж год на лавочке-то сижу? Тут, Федька, поумнеешь.

-- Пожалуй, -- повел плечом Федор Федорович, с трудом соглашаясь с дедовыми резонами. "Действительно, почему бы, сидючи на лавочке, и не поумнеть, да при газетах к тому же, да при таком ученом соседе? Чего в жизни только не бывает!" -- Ладно, -- сказал. -- Сиди. Умней дальше. А я пойду спать. Устал.

13

А ночью на квартире Обалдуева состоялось чрезвычайное заседание. Круг приглашенных был предельно узок, так как в историю города данное заседание решили не вставлять. Следовательно, городским депутатам в эту ночь надлежало спать спокойно, а то вынесут из квартиры невзначай оброненное словцо -- и поминай как звали отцов города. В прошлом достаточно примеров искрометной революционности. Запросто обвинят в государственной измене. Теперь ведь как, гектар земли зарубежной фирме продал -- и ты уже мерзопакостный тип, выродок в своем благороднейшем народе. А народу того неведомо, что из гектара средства потекут в виде разных гуманитарных благ -- сиди себе, народ, посиживай, ешь, пей, жирей. Да ради такой справной жизни и миллион гектаров продать можно. Но заикнись об этом, впрямую заяви -- ты государственный преступник, продажная шкура, торгующая родимой землей, которую предки тысячу лет по крохам собирали. Вот и приходится новую историю тихо творить, без стенограмм, без лишнего слова. Сама жизнь заставляет работать келейно. А жалко. Задумают когда-нибудь потомки выяснить, кто же конкретно Древлянск превратил в город-сад, да не тут-то было -- не высечены на скрижалях великие имена градоустроителей, сложивших на алтарь Отечества свои пылкие сердца. Даже невмоготу думать о такой своей исторической судьбе, бедко и горько становится на душе.

Примерно такой речью открыл заседание Обалдуев. Перед ним в креслах возле порубленного стола сидели Чудоюдов и Рыбакитин. На столе, подпертом снизу стопками журнала "Огонек", стояли три рюмки и бутылка коньяка для бодрости. В наглухо закрытые и зашторенные окна не проникало даже подобия весеннего ветерка, сдобренного запахом яблоневого цвета. Неярко светила настольная лампа сквозь зеленый шелковый абажур.

-- Но это все к слову, -- подытожил свое выступление Обалдуев. -Несмотря на последний ряд событий, мои воззрения на возрождение Древлянска не изменились. Я по-прежнему сторонник светлой идеи и стану сотрудничать с любым, если тот скажет: Древлянск будет городом-садом.

-- Золотые слова! -- подытожил начальника Рыбакитин.

-- Мы -- с вами! -- ухватил Чудоюдов рюмку с коньяком. -- Лично я тоже не могу поступиться принципами.

-- Выходит, один за всех и все за одного? -- пронзил взглядом товарищей Обалдуев.

-- Выходит, -- кивнул Рыбакитин, а Чудоюдов, пригубив коньяк, не сдержался:

-- Иного пути у нас нет. Вы правильно отметили, Дмитрий Дмитриевич: иначе в лучшем случае нам придется возвратиться на прежние места работы. А это, сами понимаете, шесть лет политической деятельности кошке под хвост.

-- Думаю, до этого дело не дойдет, -- успокоил его Рыбакитин.

Тут надобно отметить, что Чудоюдов и Рыбакитин, несмотря на различие в возрастах, были, как говорится, два сапога пара. Оба, хотя и окончили разные институты, казалось, вышли из одной альма матер. И это к тому же при том, что один родился и вырос в Жмеринке, а другой в Путивле, у первого отец -провизор, а у второго -- киномеханик. Оба они, правда с перерывом в десять лет, по распределению явились на древлянский завод, заняли вакантные должности. Оба быстро как-то выхлопотали отдельные квартиры, съездили в загранкомандировки и привезли оттуда "Волги". Первый -- зеленую, второй -коричневую, вот и вся разница. В остальном же они были как братья-близнецы, что, во-первых, определялось удивительным тяготением друг к другу их фамилий, а во-вторых, однообразной стройностью мыслей. Еще до перестройки, сходясь на кухне у Рыбакитина, посматривая на город с высоты шестого этажа, они частенько вздыхали о судьбах русской интеллигенции -- в том смысле, что к этой интеллигенции принадлежать просто дико, но приходится, потому как место рождения люди себе не выбирают. До поисков сермяжной правды не опускались. В слове "сермяга" им чудился запах ношеных лаптей, мерзких выделений потовых желез и непременно кваса, хотя, когда иссякал запас пепси-колы, бочковой квас они пили с шутками и прибаутками, покупая его у краснощекой тетки возле дома на углу. Ради справедливости стоит отметить: хлеб из соседней булочной они тоже ели, совершенно не чувствуя, что тот пахнет потом.

Их кухонное фрондерство так и тлело бы всю их жизнь, если бы не перестройка. Друзья наши воспрянули и с кухни вынесли мысли свои в рабочий коллектив, правда, не заикаясь ни о потовых железах, ни о лаптях, ни о квасе, ведя речи тонко, упирая на годы сталинщины, хрущевскую "оттепель", брежневский "застой", на итоги реального социализма, сравнивая все с капитализмом, намекая, что хотя капитализм и гниет, да люди в этой гнили как сыр в масле катаются. В говорении публичных речей у Чудоюдова с Рыбакитиным выявился талант. И другой талант выявился: они вовремя углядели и оценили Обалдуева с его пламенной душой, подхватили и поперли сквозь тернии предвыборной кампании, превознося и развивая идею города-сада. В результате составился теперешний триумвират. И быть бы Древлянску городом-садом, кабы не ультиматум воевод, городничих и городских голов.