Драмы - [3]

Д е в о ч к а. Прощай, голубчик Степушка! Уж как я ждать-то тебя буду, пирогов напеку, один с вязигой, другой с ливером. Пельмени сварю.

Я с и к. Смотри, чтоб Никита хорошо учился.

Д е в о ч к а. Он у нас отличник.

Я с и к. Ну, то-то…

Ясик выводит из парадного самокат, становится на перекладину — свистит, гудит и уезжает. Девочка ему машет вслед платочком. Затем она выносит из парадного куклу и играет с ней. Во двор вбегает худой и длинный мальчик — Б а с и л о в, подбегает к Филину.

Б а с и л о в (немного заикается). Умора! Скандал! Зверство! Хохот! Урок сорвался! Только Лидия Васильевна, историчка, входит, бац, раскрывается дверь, вбегает Ганька Семушкин. «Ты зачем без разрешения входишь?» — «Меня, говорит, задержали». — «Меня не касается». — «Нет, говорит, касается. Ваш сын меня задержал». В классе хохот, зверство, умора… «Хорошо, — говорит Лидия Васильевна, — рассказывай урок». Тут он начал такое плести, что у всех уши завяли. Алкивиад был китаец. Продал родину японцам. «Что ты за чепуху плетешь?» — она ему. А он: «Это меня ваш сын научил». Тут в классе опять умора, скандал, хохот. Лидия Васильевна кричит, ее не слушают. «Плохо тебе ставлю, Семушкин». Тут крики еще больше. Ганька орет: «Вы своему сыну лучше плохо поставьте». Дверь открывается, входит Валька Новоселова. Лидия Васильевна на нее: «Зачем без разрешения вошла?» Валька: «Нужно мне ваше разрешение! Я папу на аэродром ездила встречать. А папа мой, вы знаете, кто?!» Тогда другие начали кричать: «Это несправедливость, другим нельзя, а ей можно». Лидия Васильевна: «Новоселова, выйди из класса». Та: «Не выйду». Тут уж такой шум поднялся, что Лидия Васильевна рассердилась, ушла из класса. Тут уж такое поднялось… Ребята ругают Вальку. Валька кричит. Ганька схватил классный журнал и с ним по партам бегает. Яшка — председатель отряда — его догоняет. Вот как у нас! Теперь наш класс самый последний во всем городе! А чего в школе делается — это тяжело вспомнить. Скандал, зверство, умо…

Ф и л и н (вдруг зарычал). Уйди отсюда! Уйди! Не мешай снег таять.

Басилов убегает в дом. В ворота входит  К а р а к а ш  с цветами.

К а р а к а ш. Ко мне никто не приехал?

Ф и л и н. Нету.

К а р а к а ш. Что же это ребята опаздывают? Помогите мне, пожалуйста, до квартиры донести.

Филин выносит из будки бутылки, свертки и несет их в дом. Во двор вбегает бледный, с классным журналом в руке  Г а н я. Каракаш увидел его. Ганя прячет журнал за спину.

Эй, приятель! Отзанимался по истории?

Г а н я. Да, уже.

К а р а к а ш. Благополучно сошло?

Г а н я. Да, благополучно.

К а р а к а ш. Ну, молодец! Значит, вечером приходи.

Г а н я. Приду!

К а р а к а ш. Если в школе мою мать увидишь, скажи, чтоб не задерживалась. Скажи, что вечером будем твои именины справлять. Смотри, не опаздывай. (Уходит вслед за Филиным.)

Г а н я. Не опоздаю. (Оглядывается по сторонам и быстро бросает журнал в топку снеготаялки. Засунув руки в карманы, насвистывая, с независимым видом выходит из ворот.)

Ф и л и н  возвращается. Во двор входит доктор  Л а п и д и с. Еще издали он кричит Филину.

Л а п и д и с. Мальчик! Три с половиной кило! В сорочке! Сколько это на фунты?

Ф и л и н. Без малого девять.

Л а п и д и с. Вы знаете, Филин, я человек беспристрастный, но такого ребенка я не видел. Не видел! Все сиделки в один голос говорят, что это вылитый я. Один день от роду, а уже вылитый я! Они мне каждые три часа звонили на работу. А ведь вы знаете, что к нам в неотложную лечебную помощь не так-то легко дозвониться. Вы понимаете, какая чуткость! Чтоб я мог спокойно работать, они мне каждые три часа звонили из родильного дома…

Ф и л и н. Поздравляю вас.

Л а п и д и с. Спасибо, товарищ Филин. Вот тут пять рублей. Возьмите, возьмите, Филин.

Ф и л и н. Ну что вы, зачем это?

Л а п и д и с. Я сейчас отдохну, а потом по дороге на службу забегу еще раз в родильный дом имени Грауэрмана. А потом я буду с работы звонить по телефону прямо жене. Там у каждой кровати Грауэрман… то есть телефон. Я уже сам не знаю, что говорю. До свидания. (Входит в дом.)

Филин подвозит на саночках снег, возится у снеготаялки. В ворота входит директор школы  Б е р е н д е е в  и учительница  Л и д и я  В а с и л ь е в н а.

Б е р е н д е е в. Не стоит, Лидия Васильевна, так близко к сердцу принимать всякий… Что? Пустяк. Ну, детишки, ну, пошалили, ну, разные выходки… А вы так расстраиваетесь… Ведь так на них не напасешься… Чего? Сердца!

Л и д и я  В а с и л ь е в н а. Что вы говорите! Я тридцать пять лет преподаю и знаю, что такое шалости… Но это, это было какое-то издевательство… Такая жестокость…

Б е р е н д е е в. Вы опять плачете, Лидия Васильевна… Милая, успокойтесь… Успокойтесь, черт возьми! Вы думаете, мне не противно быть директором отстающей школы? Противно. Но я терплю. Потому что мои права урезаны. Потому что я не могу выгнать десяток типов, которые портят все стадо. Взять этого Семушкина. Ведь это законченное дитя улицы. Сегодня беру его дневник — весь в подчистках. Пять раз я вызывал его отца — не является, на письма не отвечает. Я его выгоню, дайте мне только повод, он у меня будет из школы лететь… Без чего? Без парашюта!