Драмокл - [30]

На допросе офицеры признали свою вину, однако заявили, что были «загипнотизированы чужой волей» и принуждены против собственного желания к посещениям «неописуемых оргий в некоем особом мире грез, которое нельзя назвать ни реальным, ни нереальным».

Дарр сделал несколько сенсационных заявлений констеблям, производившим арест. Он признал, что действительно был агентом Тлалока. Он утверждал, что Тлалок являлся к нему в сновидениях, обещая «безмерную награду» за сотрудничество. Дарр добавил: «Нет сомнения, что нас ожидает время тяжких испытаний. Тлалок и его последователи скоро выступят открыто. Каждому из нас тогда нужно будет сделать решающий выбор, и горе тому, кто выберет неверно, ибо он выберет смерть, в то время как Тлалок – это жизнь вечная».

Дарр задержан в целях дальнейшего расследования, и в течение месяца ему будут предъявлены обвинения для привлечения к судебной ответственности.

Прочитав статью, Драмокл почувствовал себя обескураженным и совершенно сбитым с толку. Неужели за выдумкой Макса о заговоре и впрямь что-то кроется и Тлалок существует на самом деле? Драмоклу очень не хотелось ломать над этим голову. У него и без того забот было по горло. И король решил отложить все вопросы на потом, когда времени будет побольше.

Глава 29

Пока Вителло выполнял свою миссию на Ванире, Чач затворился в Пурпурном замке, предоставленном дядей в его распоряжение. Место это в истории Карминосола было знаменитое. Именно здесь собрал граф Кромшов рассеянные силы Эльгингнева и его свободных корчевщиков, положив тем самым начало социальному движению, известному под названием шовизма. Именно в Пурпурном замке, или, точнее, в английском саду у западного его крыла, был подписан договор Хорджинга, подтверждавший вечное лингвистическое различие между говорящими на ремитском и старотантском языках и тем самым сводивший на нет все претензии Кларенса, герцога Ротлийского. Замок, украшенный луковичками минаретов и острыми башенками, окружали массивные стены с амбразурами и бойницами. С крепостных стен открывался чарующий вид на речку Дис и подножия Кроссета.

Чач развлекался в подвальной камере пыток, когда громкоговоритель вдруг крякнул и возвестил:

– Посетитель у ворот.

Принц оторвался от пристального созерцания обнаженной юной женщины, привязанной к «прокрустову ложу».

– Кто бы это мог быть? – спросил он.

– Спорим, что это Вителло, – сказала обнаженная юная женщина.

– Это Вителло, – сказал громкоговоритель.

– Пусть войдет, – распорядился Чач. – Что же до тебя, – продолжал он, обращаясь к обнаженной юной женщине, – мне кажется, ты не понимаешь всей серьезности своего положения. Ты беспомощна и полностью в моей власти, и я собираюсь предать тебя мучительной пытке. Это так же неизбежно, как щебетание птиц в вишневом саду холодным октябрьским вечером.

– О, я знаю, ваша милость, – сказала юная женщина. – Поначалу я даже испугалась, когда граф Джон, подаривший вам меня, объяснил, что мне предстоит утолить самые зверские и садистские желания лорда Чача. Я никогда ничем подобным не занималась и не могла сообразить, как мне на это реагировать, понимаете? Но лежа здесь, на ложе, я вдруг подумала о том, что мы с вами встретились в очень романтической обстановке. И, конечно же, ваше пристальное внимание мне ужасно льстит. Кстати, меня зовут Дорис.

– Женщина! – сказал Чач. – Твои притязания беспочвенны и несостоятельны. Между нами не существует никаких отношений. Ты для меня всего лишь кусок плоти, нуль с ногами, ничтожная тварь, которую я изнасилую и выброшу вон.

– Я жутко возбуждаюсь, когда вы говорите такие вещи, – сказала Дорис.

– Я не собираюсь тебя возбуждать! – крикнул Чач. Затем, чуть успокоившись, добавил: – Я предпочел бы, чтобы ты вообще не разговаривала. Не могла бы ты просто стонать, а?

Дорис послушно застонала.

– Нет, не так, ты мычишь, а не стонешь, – сказал Чач. – Ты должна стонать, как бы от боли.

– Я понимаю, сир. Но вы же до сих пор не сделали мне больно. Даже это «прокрустово ложе», где я распростерта, обнаженная, открыв все свои отверстия вашим жадным взорам…

– Ради бога! – поморщился Чач.

– Я хочу сказать – даже это ложе, на котором я так сладострастно распростерта, недостаточно жестко, чтобы причинить мне какую-нибудь боль, хотя я изо всех сил стараюсь ее симулировать. Самое смешное, что боль…

– В боли нет ничего смешного, – прервал ее Чач. – Боль мучительна.

– Да, конечно. Но она же и возбуждает. Когда мы начнем истязания?

– Когда я начну! – взревел Чач. – Вот в чем вопрос! Сколько раз тебе повторять – это мое шоу, и только мое, а ты…

– Да, да, – согласилась Дорис, застонав не то от страха, не то от страсти. – Знаете, а вы ужасно симпатичный. В вас есть что-то мальчишеское. И мне нравится, как вы щурите глаза, когда сердитесь.

Чач зашагал по камере пыток, держа сигарету в трясущихся пальцах. Противная девчонка все испортила. Какого черта она не ведет себя как положено?

Тут дверь со скрипом отворилась, и в камеру вошел Вителло. На голове у него была охотничья фетровая шляпка с когтем канюка, кокетливо засунутым за ленту. Куртка, синяя, как яйца ласточки, была опоясана широкой портупеей цвета копченой говядины. Оранжевые башмаки из кожи ганзера с загнутыми вверх носами, импортированные из совершенно другого сюжетного поворота, довершали ансамбль. Рядом с ним стояли Хельга и Фафнир.