Драматория - [13]

Я б нашел

слова

проклятья громоустого,

и пока

растоптан

я

и выкрик мой,

я бросал бы

в небо

богохульства,

по Кремлю бы

бомбами

метал:

д о л о и!

Можете представить себе, как прозвучал бы подобный призыв в 1979 году в Большом зале консерватории? Бомбы по Кремлю - это, конечно, святотатство, но крепкая железная метла, чтобы вымести из Кремля засидевшихся там престарелых маразматиков, была давно необходима нашему обществу, и, по-видимому, Евгений Александрович как умнейший человек своей эпохи, уже в то время прекрасно это понимал - в отличие от нас. В день премьеры утром, на генеральной репетиции, он не стал читать эти строчки - в зале явно находились соответствующие люди из соответствующих организаций, и концерт мог быть отменен. Но я чувствовала, что Евгений Александрович просто предусмотрительно схитрил, но от задуманного не отступит. Действительно, на концерте он так горел пламенным желанием произнес эти сакраментальные слова, что начал говорить их ещё до того, как отзвучал оркестровый аккорд, завершавший предыдущую фразу, и ему пришлось остановиться, дать прозвучать музыке и начать читать эту фразу снова. Нараставший по мере чтения прочувствованный, справедливый, яростный гнев переполнил голос Евгения Александровича и с огромной силой выплеснулся на последних словах: "по Кремлю бы бомбами метал!: долой!" Если бы голос человека мог разрушать каменные постройки, то Кремль бы не устоял.

Как реликвию, я храню у себя партию чтеца, всю испещренную пометками Евгения Александровича. Для комплекта нот я заказала новую выписку этой партии взамен оставленного у себя редкого автографа на память о близком общении с выдающимся поэтом нашей эпохи.

Не знаю, как сейчас, а в 1979 году в Большом зале консерватории не было соответствующей аппаратуры - микрофона и динамиков, которые давали бы возможность голосу чтеца в моменты совместного звучания с хором и оркестром быть слышимым в зале. Из Симферополя на концерт приехала музыковед Майя Михайловна Гурджи, большая почитательница творчества Алемдара, и она договорилась с кем-то, выступавшим в Новоарбатском ресторане, о предоставлении высококачественного импортного микрофона для концерта в Большом зале. Еще один почитатель музыки Алемдара Караманова, тоже крымчанин, студент фортепианного факультета Института им. Гнесиных Сеня Сон раздобыл в своем студенческом общежитии динамики. Утром, в день концерта, на генеральной репетиции на сцене БЗК выяснилось, что мощности динамиков нехватает, и голос чтеца едва слышен.

И снова в экстремальную ситуацию вмешиваются высшие силы со своей, помощью в лице Альфреда Гарриевича Шнитке, бывшего однокурсника и большого друга Алемдара. Не представляю, чем мог бы закончиться весь этот переполох с непригодными динамиками, если бы Альфред Шнитке не пришел на репетицию, а присутствовал бы только концерте. Быстро уяснив ситуацию, Альфред Шнитке созвонился со своими друзьями и договорился с ними, что на концерт они дадут мощные импортные усилители. Помню, как я волновалась за сохранность этой дорогостоящей аппаратуры, когда мы с Сеней Сон бережно доставлляли её с квартиры композитора В. Мартынова в Большой зал, а потом отвозили обратно. Концерт был снова спасен.

Альфред Шнитке всегда очень внимательно относился к творчеству Алемдара. Помню, как в 1982 году после концерта в Колонном зале Дома союзов, где исполнялась двадцать третья симфония Алемдара "Аз Иисус" (тогда ей пришлось дать другое название - "Возрожденный из пепла"), Альфред подошел ко мне с поздравлениями и сказал:"Вот видишь, ты была неправа, когда говорила, что при жизни симфонии Алемдара не сыграют. Вот и сыграли". Чувствовалось, что музыка произвела на него сильное впечатление, и он был искренне рад огромному успеху этого концерта. Спустя три года в этом же зале был объединенный концерт, на котором среди других сочинении исполнялась "Весенняя увертюра" Алемдара. Альфред пришел, чтобы её послушать, и они с Алемдаром сели в одной из отдаленных боковых лож, а я устроилась позади них. В ожидании исполнения "Весенней увертюры" вынужденные слушать бездарную музыку, от которой у меня лично осталось впечатление неимоверного шума и грохота, они нашли себе развлечение в остроумнейшем комментировании по ходу звучания изысков чужой бесталанности, они резвились, как дети, соревнуясь в острословии и радуясь, как находкам, особенно удачным шуткам и остротам. Уже после случившегося с ним инсульта Альфред оказал неоценимую услугу Алемдару. В своем интервью с тогда исключительно популярным телеведущим Урмасом Оттом, передачи которого смотрел весь бывший Советский Союз, он назвал Алемдара гениально одаренным композитором, и на следующее утро в своем родном Симферополе Алемдар проснулся уже знаменитым. Еще не раз Альфред называл Алемдара гением в статьях и беседах, и именно его высказывания об Алемдаре цитируют сейчас в аннотациях к дискам Алемдара.

Моя благодарность Альфреду Шнитке совершенно особого свойства. С 1965 года Алемдар постоянно жил в Симферополе и в первый раз приехал к нам в Москву только спустя девять лет, в 1974 году. Он хотел показать свои новые сочинения нам, москвичам, и первым, кто пришел повидаться с ним и послушать его музыку, был Альфред. Две большие комнаты нашей квартиры - кабинет Евгения Павловича и гостиная - соединяются общей дверью. Алемдар сел за рояль, Альфред сел рядом, чтобы переворачивать страницы объемистого клавира, а я тихонько расположилась на диване в гостиной, и через открытую дверь мне все было отлично видно и слышно. Алемдар играл только что завершенную симфонию "In amorem at vivificantem", в переводе с латыни - "В любовь животворящую", слово "верую" в названии симфонии опущено. В первый раз в своей жизни я внимательно вслушивалась в звучащую музыку и всеми своими духовными силами старалась понять, постичь эти странные не привычные моему немузыкальному слуху кульминационные нарастания и всплески. И в один из моментов мощной кульминации я вдруг почувствовала, как неведомая сила стягивает меня с дивана, и мне хочется слушать эту музыку дальше, уже стоя на коленях. Впервые в жизни я испытала подобное экстатическое состояние, потом Алемдар объяснил мне, что возбуждение чувства экстаза и было задачей этой музыки. Вот с того памятного для мел дня, когда Алемдар играл симфонию "In amorem", а Альфред сидел рядом и переворачивал страницы клавира, началось мое постижение не только этой симфонии, но и понимание всей остальной музыки, уже написанной к этому времени Алемдаром. С присущей ему прозорливостью Алемдар инстинктивно осознавал мою тогдашнюю полную внутреннюю глухоту к его музыке, он не навязывал мне прослушивание своей симфонии, даже не звал в кабинет, и не для меня с таким вдохновение играл. Если бы не это потрясающее, проникновенное исполнение для одного Альфреда, возвозможно, для меня ещё долго оставался бы закрытым бесконечно прекрасный мир духовно содержательной музыки.