Дракула, любовь моя - [47]

— Волк!

Он мрачно кивнул и продолжил:

— Зверь врывается в окно ее спальни, отчего мать Люси, спавшая рядом, умирает от сердечного приступа.

— Ах! Так вот как скончалась миссис Вестенра? Какой ужас!

— Несомненно, это было странное и трагическое событие. Мы знали, что сердце матери изношено, но дочь… Я надеялся спасти ее. Однако, несмотря на мои самые ревностные усилия, мисс Люси слабела все больше и больше. Увы! В конце концов ее сердце остановилось, дыхание оборвалось, и она умерла.

— Ах! — повторила я.

Слезы навернулись на глаза, и я заплакала о двух дорогих подругах, которые так много для меня значили. Доктор Ван Хельсинг молча протянул мне платок и позволил излить горе, пока я отчасти не собралась с духом. Затем он произнес:

— Мне неприятно сообщать вам столь грустные новости, мадам Мина, но я чувствовал, что должен повидать вас. Все время болезни мисс Люси я питал подозрения, причем весьма глубокие, касательно того, что может скрываться за ней, но проверить не мог и не имел права огласить их. Однако, прочитав дневник мисс Люси, я убежден, что все началось в Уитби.

— Люси вела дневник? — удивленно спросила я, вытирая слезы. — Я ни разу не видела ее за этим занятием.

— Она начала вести дневник после вашего отъезда, мадам Мина. По признанию мисс Люси, он служил ей подобием вас. Итак, в своих записях она вскользь упоминает приступ сомнамбулизма, во время которого вы якобы спасли ее. Поэтому я приехал к вам в надежде, что вы развеете мое недоумение и расскажете все, что помните.

— Полагаю, я в состоянии изложить все.

— Неужели? Значит, у вас хорошая память на подробности и факты?

— Вероятно, да, но у меня есть нечто лучшее — все это время я вела записи.

— Ах, мадам Мина! — Гость выглядел удивленным и взволнованным. — Могу ли я увидеть их? Буду очень благодарен.

Я достала свою тетрадь и показала ему.

— Во время пребывания в Уитби я вела дневник, в котором записывала свои мысли и все… — Я вспомнила о мистере Вагнере и быстро поправилась: — Почти все, что там происходило, включая подробности приступа сомнамбулизма, о котором вы упомянули, и те случаи, когда находила Люси больной или расстроенной.

Лицо доктора Ван Хельсинга опечалилось, когда он заглянул в мою тетрадь, испещренную каракулями.

— Увы! Я не знаю скорописи. Не будете ли столь любезны прочесть дневник вслух?

— Охотно, доктор, но вы можете сделать это сами, если пожелаете. Я перепечатала его на машинке.

Я достала из рабочей корзинки отпечатанную копию и протянула ему.

— Вы на редкость умная женщина! Такая умелая, сведущая и невероятно дальновидная. Можно, я прочитаю его сейчас? Вероятно, после этого у меня появятся вопросы.

— Конечно. Читайте, а я тем временем закажу обед и отвечу на ваши вопросы во время еды.

Доктор Ван Хельсинг поудобнее устроился в кресле и погрузился в чтение. Я отправилась распорядиться насчет обеда, главным образом ради того, чтобы не беспокоить гостя, поскольку повар и так прекрасно знал, что делать. Затем я тихонько проскользнула наверх и с растущим беспокойством принялась расхаживать по коридору. Что доктор подумает о моем скромном документе? Сумеет ли он пролить свет на то, что случилось с бедняжкой Люси? Но более всего меня тревожило то, что в болезни девятнадцатилетней девушки нашлось нечто загадочное и сложное, сумевшее поставить в тупик такого человека, как доктор Ван Хельсинг, конечно же обладавшего обширными знаниями и опытом.

Дав ему достаточно времени на изучение документа, я спустилась обратно в состоянии нервного предвкушения. Доктор расхаживал по комнате взад и вперед. Лицо его сияло от возбуждения.

— Ах, мадам Мина! — Он схватил меня за руки. — Не могу выразить, сколь многим вам обязан! Эти бумаги — поистине луч света. Вы записывали повседневные события с такими превосходными подробностями, с неподдельным чувством, которое дышит истиной в каждой строчке. В них есть все, на что я смел надеяться!

— Значит, они небесполезны?

— Более чем! Ваши записи уже ответили на множество вопросов, открыли мне врата. Сквозь них льется свет, который слепит меня, но тучи и тьма дышат мне в спину.

Я невольно улыбнулась в ответ на его эксцентричную манеру выражаться. Я никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь так говорил.

— У вас есть вопросы о неделях, проведенных в Уитби, доктор?

— Пока нет. Документ говорит сам за себя. Я благодарен вам, мадам Мина, — очень торжественно добавил он. — Если когда-нибудь Абрахам Ван Хельсинг понадобится вам или вашим близким, непременно известите меня. Служить вам в качестве друга будет честью и удовольствием. — Он довольно долго превозносил мою так называемую сладостную и благородную природу в манере, которую я осмелилась назвать слишком лестной, после чего спросил: — Ваш муж вполне здоров? Воспаление мозга, о котором вы писали в письмах, прошло?

— Я думала, что он почти поправился, доктор, но его ужасно расстроила смерть мистера Хокинса, — вздохнула я.

— Вот как. Искренне сочувствую.

— А на прошлой неделе, когда мы были в Лондоне, он испытал потрясение, которое еще больше все усугубило.

— Так скоро после воспаления мозга! Очень плохо. Что случилось?