Дракула Энди Уорхола - [3]

Сид взглянул на лицо Нэнси. Глаза ее были открыты – пронизанные венами белки, ничего больше. Он сделал своим ножичком неопределенный жест: понял – что-то случилось. Этим вечером, в какой-то момент, Сид пару раз всадил ножик в собственное тело. Комнату наполнял резкий запах его гнилой крови. Клыки Джонни, притаившиеся в мягкой десне, оскалились, но он еще не успел проголодаться. Уж слишком насытился.

Он думал, эти панки – американцы, но Сид оказался англичанином. Музыкантом, не умеющим в общем-то играть на гитаре. Певцом, умеющим только вопить.

Америка – это странный, совершенно новый мир. Более странный, чем казалось Джонни, когда он жил в Прежней Стране; более странный, чем он когда-либо мог вообразить. Если он будет пить больше крови, скоро станет американцем. Тогда страх ему будет неведом, он станет неприкосновенным. Именно этого желал для него Отец.

Джонни спихнул труп со своих ног и принялся прихорашиваться, подобно коту, ловко выгибая спину и шею, высовывая из пасти длиннющий язык и слизывая им малейшие кровяные пятна. Он отклеил от себя виниловые треугольники и выкинул их прочь. Довольный собой, он соскочил с постели, натянул белые тренировочные штаны, нескромно обтягивающие пах и зад, а ниже колена – свободные, как матросские брюки. Темно-багровая рубашка покрыла его спину и грудь, прилипая к телу в тех местах, где не высохли еще потеки слюны. Он забрякал гроздью золотых цепей и медальонов – трансильванских талисманов, знаков почета и побед, – которые болтались в просвете между длинными, с ладонь, концами воротничка.

Во всем этом и в белом пиджаке, подбитом кроваво-красным шелком, Джонни представлял ослепительное зрелище. Чтобы сиять во тьме, ему не нужны были софиты. Сид поднял руку с ножом, прикрыв ею глаза. Джонни реакция этого парня сказала больше, чем любое зеркало.

– Панк – отстой, – заявил Джонни, провоцируя ответ.

– Диско – для лохов, – насмешливо отозвался Сид. У Сида скоро будут проблемы. Джонни придется подставить этого парня, чтобы не замараться самому.

Он обнаружил в постели неиспользованный шприц. Сжав пальцами головку, напоминающую сосок, он вонзил иглу себе в запястье, безошибочно попав в вену. Потянул за поршень, и часть его крови – или крови Нэнси? – перетекла в стеклянную ампулу. Он вынул иглу. Крошечная ранка затянулась на глазах, пока он стирал с кожи кровяную каплю и слизывал отпечаток большого пальца. Джонни кинул шприц Сиду, который явно знал, что делать дальше. Парень всадил его в привычное место на руке и надавил на поршень. Вампирская кровь влилась в жилы Сида – не то зараза, не то наркотик. Джонни почувствовал, что крючок уже засел у Сида в мозгу, – и кинул ему наживку.

Сид поднялся, в мгновение ока став непобедимым, его зубы заострились, глаза налились кровью, уши стали чутки, как у летучей мыши, движения – стремительны. Джонни поделился с ним ощущением силы – можно сказать, по-отцовски. Это опьянение вампиризмом долго не продлится, зато Сид останется рабом на всю жизнь – которая, по всей видимости, вечной не будет. Чтобы стать носферату, кровь надо отдать и получить; в течение веков большинство смертных ее только отдавало; теперь же нарождалась новая форма взаимодействия между настоящими живыми – «тепленькими» – и «живыми мертвецами».

Джонни кивнул в сторону опустошенного существа, которое лежало на кровати. Ничья кровь уже не способна была ей помочь. Усилием воли он направил команду через удочку – леску – крючок – прямо Сиду в мозг. Парень мгновенно подчинился: одним прыжком перелетел через комнату, приземлившись на колени, прямо на постель, он вонзил свой нож в уже мертвое тело девушки, превратил с его помощью рану на горле в сплошное месиво и разодрал ей кожу еще в дюжине мест. Вспарывая плоть, Сид сердито рычал: сквозь его десны прорезались черные клыки.

Джонни вышел из комнаты.

Его называли вампиром задолго до того, как он им сделался.

Люди-кроты, обитающие на «Фабрике» серебряных грез, вечно бодрые, будто под воздействием возбуждающих препаратов, бодрствующие «от заката до рассвета» в вечном поиске крови, прозвали его «Драколушкой» – полу-Дракулой, полу-Золушкой. Этот ведьминский шабаш любил посплетничать о «жертвах» Энди: сперва об отбросах, чьи жизни были оприходованы во имя Искусства и у которых почти никогда не бывало денег на поддержание своей грошовой славы (очень многие из них теперь уже действительно умерли); потом – о богачах, изображенных на портретах, или о тех, кто давал рекламу в «Интервью»[2]и потому обихаживался столь же старательно, как какой-нибудь меценат эпохи Возрождения (очень многим из них действительно стоило бы умереть). Энди, как пиявка, присасывался ко всем этим людям, опустошал их или ломал, используя их и не позволяя при этом прикасаться к собственной персоне, без разбору присваивая все то, что он мог приобрести только одним способом – вытянув из других: деньги, любовь, кровь, вдохновение, преданность, смерть. Те, кто чтил его как гения, и те, кто почитал его за мошенника, радостно хватались – слишком уж радостно – за эту метафору.

Она липла к нему так упрямо, что просто должна была в конце концов реализоваться.