Драконы - [250]

Дракон ответил:

А в чешуе моей хранится тайный сок,

Что от безумья к радости влечет;

Такая же частица есть в тебе;

Дели ее на тысячу кусков

И суп вари;

И всех свобода ждет.

Он вознамерился свести меня с ума! Я принялась пинать драконьи зубы. Я вопила:

— Боб был прав… ты слишком дряхл, разум твой помрачен и не видит того, что действительно важно… ты годен лишь для решения великих эзотерических загадок Боба… но я простой человек, я скована по рукам и ногам, и я хочу… Черт, да как от тебя получить прямой ответ?!

Слишком поздно я поняла, что последние слова выпалила в форме вопроса. И пахнущий жасмином ветер принес ответ раньше, чем я замолчала:

Есть в недрах тела запертая дверь,

То дамба от незнания и страха;

Такая же частица есть в тебе;

Дели ее на тысячу кусков

И суп вари;

И всех свобода ждет.

Но я даже не слушала, поскольку была уверена, что все потеряно. Всю мою жизнь определяли другие: отец, потом Боб, потом этот дракон, даже, пусть и недолго, Линда Горовиц. Я была толпой полуженщин, но целым — никогда. Разочарованная сверх всякой меры, я бичевала драконьи губы свитком, визжа, как торговка рыбой:

— Почему я не могу жить так, как другие люди?!

Я видела американских девушек, идущих своим путем, водящих свои машины, говорящих с мужчинами так, словно те не более чем куски мяса; и тайских девушек, надменных, назначающих встречи своим любовникам по сотовым телефонам, как на крыльях летящих по новехоньким торговым центрам своих жизней. Почему же только я в ловушке, в цепях, в рабстве? Но я уже использовала свои три вопроса.

Я так хлопнула свитком по лепнине, что пергамент начал рваться.

— Осторожнее! — воскликнул Боб. — Ты потеряешь власть над ним!

— Не говори мне о власти! — горько крикнула я, и тут пергамент лопнул — весь, разом, разлетелся миллионом крошечных хлопьев, затанцевавших в ослепительном лунном свете падающими звездами.

Вот и все. Я лишила семью единственного источника доходов. Придется все-таки выйти замуж за мистера Хонга.

Вдруг глаза дракона вспыхнули, челюсти начали медленно открываться и его дыхание, жгучее и горчащее, хлынуло в сырой ночной воздух.

— Боже мой! — охнул Боб. — В нем еще не угасла жизнь.

Моя жизнь, — прошептал дракон, — это лишь несколько кратких сладостно-горьких мгновений воображаемой свободы; ибо разве сама жизнь не рабыня колеса сансары? А вы, мужчина и женщина, слепленные некогда из глины, стали средством моего избавления. Благодарю вас.

Дракон широко разинул пасть. Внутри зияла бездонная чернота, но, вглядываясь долго и пристально, я заметила, как там мелькали… о, столь дивные вещи… далекие планеты, дремучие леса, хаос городов…

— Пойдем туда? — спросил Боб.

— Ты хочешь?

— Да, — сказал Боб, — но я не могу, не могу без тебя; он умирает, но он все еще твой дракон, и ничей больше; ты знаешь, как это: тебе убивать своего дракона, мне — своего.

— Ладно, — кивнула я, понимая, что теперь наконец-то пришел момент взять судьбу в собственные руки, — пойдем вместе, в память прежних времен; как-никак, ты устроил мне отличное путешествие по своему умирающему дракону…

— Ах да, по Городу ангелов и так далее. Но смерть ему не грозит еще много веков.

Я взяла Боба за руку и побежала по лестнице к пасти дракона. Боб следовал за мной. В «прихожей» поблескивало закристаллизовавшейся слюной драконье нёбо. Причудливые жемчужные нити свисали с потолка; язык дракона был обложен гроздями известкового шпата. А дальше зияла многоцветная пропасть.

— Идем, — сказала я.

— Как думаешь, что он имел в виду, — спросил Боб, — когда говорил, что ты должна отрезать частицы себя, варить из них суп и тем освободить всех?

— Думаю, — ответила я, — что за века его существования драконьи мозги сгрызли блохи…

Но пророчества дракона-оракула меня больше не интересовали. Впервые за всю мою жизнь, после долгого заточения в фамильном доме и на кухне «Кафе „Радуга“», после трех лет маневрирования по чуждым причалам Санта-Крус, я ступила на территорию, которую инстинктивно ощущала своей. Мимо бронзового нёбного язычка, свисающего с потолка пещеры немым колоколом, мы прошли к перламутровой лестнице, ведущей вниз.

— Это, верно, путь к пищеводу, — сказала я.

— Да.

Что-то забулькало, зажурчало. Мутная, зловонная жижа плескалась у наших щиколоток.

— Тут, возможно, есть лодка, — решила я.

Мы повернулись и увидели причаленную к поручням золотую барку с шелковым парусом, украшенным иероглифом Лим.

Боб рассмеялся:

— Ты, видно, богиня этого королевства, творец, мать-земля и источник жизни. А я со своей фигурой в матери явно не гожусь.

— Возможно, мы сможем как-то слиться воедино. — В конце концов, его материнский инстинкт был гораздо сильнее моего.

— Грандиозно! — рассмеялся он снова.

— Как герб Лим, — пояснила я, — два дерева, стремящиеся стать одним.

— Эротично!

Я тоже засмеялась, и мы отправились в плавание по пищеводу умирающего дракона. Сначала вода казалась застойной. Затем течение усилилось, «река» стала глубже. Вскоре мы уже сплавлялись по акведуку наших жизней, кренясь к бронзовым стенам, гудящим эхом нашего смеха… Бронза долго оставалась темной, но потом засияла, согретая жаром наших тел, первым теплом, вторгшимся в нутро дракона за тысячи лет… А затем на зеркальной поверхности стен замелькали картины. Да! Там был сам дракон, молодой, парящий в струях дождя над Южно-Китайским морем. Глядите, глядите, мой многократно-пра-пра-дядька несет урну с прахом собственных отрезанных гениталий, выходит из ворот Запретного города,