Драгунский секрет - [5]

— Вот из-за таких минут, Прохор, и стоит жить, — сказал командир чуть хрипловатым голосом.

— Мне, Илья Петрович, стыдно признаться, иногда, плакать хочется, когда такие встречи наблюдаю.

— И мне, — пробурчал командир, выезжая из строя. — Протягивай колонну по улице, а я к атаману, хаты определять.

— Слушаюсь, господин поручик, — казенным тоном отчеканил унтер, хорошо сознавая, что отряд застрянет уже на входе в село…

Так оно и получилось. Едва достигнув толпы, «оказия» увязла в ней, как гусеница в сметане. Драгуны принялись за угощенья, спешились, начали балагурить с молодками, выпивать со стариками, трепать за вихры детвору…

Но шумную встречу неожиданно прервал сиплый окрик Кузьмича, добросовестно бдевшего на посту.

— Тише, вы!.. Тише!..

Народ не сразу, но примолк. Атаман, беседуя с поручиком, вскинул взор на вышку.

— Что там у тебя?

— Кажись, выстрелы в дальнем лесу… Слышите?

— Вроде бы.

— Я вот думаю, не наши ли там под татарина попали? Аккурат, должны были сегодня возвернуться.

— Ух ты, мать честная! — схватился за голову атаман. — И правда. Наши-то станичники намедни за покупками уехали, должны были назад с пятигорской «оказией» возвертаться. Неужто, они?!

— Посмотреть, что ль? — участливо спросил командир.

— Сделай милость. А я здесь пока твоих раненых определю. Пособи…

— Хорошо… Кхе, кхе. Только у меня там двое тяжелых, им особый уход нужен. Так что ты уж расстарайся.

— Не беспокойся, все будет в лучшем виде. У меня тут в самый раз кто-то про тяжелых спрашивал. Устроим всех, не переживай.

— Вот и славно… Кхм… Прохор, ты где!?

Унтер выбрался из толпы с куском хлеба, укрытым вяленым мясом и перьями зеленого лука.

— Я здесь, ваш бродь.

— Луку нажрался?

— Маненько закусил.

— Превосходно — спать будешь в собачьей конуре, а теперь командуй сбор.

— Эскадро-он! — Без лишних слов гаркнул Прохор, отдав хлеб мальчугану. — По ко-оням!

Драгуны, молча допивая, дожевывая и глотая целиком, взметнулись на лошадей.

— Ты глянь, как дрессированные, — с сожалением покачала головой Надежда. — Хоть бы спросили: куда, зачем?

— За мно-ой… ры-ысью! — раскатисто крикнул командир, и в этом голосе, суровом и лихом одновременно, не осталось и капли нежной хрипотцы, что слышалась чуть раньше при встрече с гостеприимными станичниками. — А-арш!

Кони, спесиво вздрогнув, пулей сорвались с места. Облако пыли накрыло встречающих…

— Теть Надь… кхе, кхе, — прокашлялась Маришка, — а тебе кто-нибудь тут глянулся, аль нет?

— А то… Конечно.

— Кто?

— А тебе?

— Мне помощник командирский.

— Конопатый?

— Ага, светленький.

— Не-е. Я люблю темных и скуластых, чтоб желваки под кожей ходили. Как у командира, к примеру… Шрам у него на щеке, видала?

— Не, я на стариков не смотрю.

— Какой же он старик — годов тридцать, не боле.

— То и есть, старик.

— Это кто для тебя старик?! — подбоченилась Надежда. — Мож, и я тогда старуха?

— Конечно, — хихикнула Маришка. — Тебе ж в прошлом годе тридцать стукнуло.

Глава 2

1994 г.

Шла последняя минута 1994 года. Молодые люди с фужерами в руках беспокойно поглядывали то на часы, то на своего приятеля, нервно истязавшего толстую бутылку шампанского. Наступал ответственный момент. Пробка должна была покинуть горлышко ровно в 12–00, точнее в 00–00 (время без времени). Судя по легкому волнению на лицах собравшихся, последнее условие для них что-нибудь да значило.

— Внимание, готовность! — предупредил высокий молодой человек с прической-бобриком и серыми, как дым, глазами. — Даю обратный отсчет… 5–4–3–2–1 — Пуск!

Тот, что безуспешно теребил упрямую бутылку шампанского, схватил со стола кухонный нож и с силой ударил им в ребро пробки. Щедрая пена брызнула за миг до того, как стрелка шагнула в новый 1995 год.

— Ура-а! — загремел басовитый квартет.

— Успе-ел! — закричал разливающий.

— Краса-авец! — подхватили друзья.

— Сам зна-аю!

Осушив поднятые фужеры, в которые попали только брызги пены (остальное пролилось на скатерть), компания принялась за разносолы.

— Молодец, Лева, — прошамкал темноволосый крепыш, надкусив бутерброд с рыбой (а именно — с селедкой). — Я думал, что завалишь операцию.

— Красавец! — поддержал его блондин с коротким чубчиком. — Быстро сообразил.

— Заклинила зараза в самом ответственном месте, — посетовал разливающий. — Но у меня ж не забалуешь. Сработал по плану «В».

— Хорошо, что здесь нет посторонних, — усмехнулся обладатель бобрика. — Нормальный человек принял бы нас за идиотов — операцию по освобождению пробки обсуждаем. Умные ли?

— Ты не прав, Денис, — возразил крепыш. — Если б нормальный человек знал, что в этих мелочах отражаются боевые качества характера, то сам бы все прекрасно понял. Меня, когда в отряд принимали, лампочку заставляли вкручивать… без стула… и без лампочки.

— Тебе повезло, Стас. А я дубовый стол без двух ножек на руках держал… полчаса. На нем — чашка с кофе… до краев.

— А мне просто морду набили в спортзале, и все, — ностальгически вздохнул блондин. — Песня, а не приемка.

— Ты так говоришь, Антон, будто нам ее не били, — хмыкнул разливающий. — Меня даже на «болячку» взяли в конце спарринга, неделю потом рука не гнулась.

Условия приема в спецназ были достаточно строги, а во многом и жестоки. Выглядел экзамен приблизительно так. В первую очередь кандидата тестировали на физическую пригодность: бег, прыжки, полоса препятствий и так дальше. Засчитывались только нормативные результаты, то есть соответствующие разрядным требованиям, все, что ниже — отбраковывалось (вместе с «чемпионом»). Вслед за этим оценивались специальные бойцовские качества (не путать с боевыми — случалось, прекрасные рукопашники в бою оказывались робкими телятами). Четыре спарринга с разными по весу противниками позволяли составить довольно четкое представление о мастерстве и болевой чувствительности будущего спецназовца (последнее играло немаловажную роль). По окончании избиения (по-другому назвать поединки со свежими, соревновательного уровня партнерами было сложно) окровавленного и зачастую травмированного претендента облачали в тяжелый бронежилет и заставляли бежать трехкилометровую дистанцию. Когда он приползал к финишу (если вообще приползал) — снова отправляли на спарринг, правда, уже в более мягкой, щадящей форме. Тот, кто и после этого оставался на ногах, подвергался еще одной, уже заключительной пытке. Ему предстояло решить несложную бытовую задачу, например, заменить сгоревшую в плафоне лампочку (новая лежала в укромном, но не скрытом от глаз месте). Каждое действие испытуемого — как быстро отреагировал на просьбу, сколько задал уточняющих вопросов, заметил ли лампочку и так далее. — рассматривалось под микроскопом и оценивалось по специальной шкале. Требуемое количество очков набирали из пятнадцати — двое (в основном, кандидаты и мастера спорта).