Дождливые дни - [8]

На окраине Полтавы я обменял пачку сигарет на пахнущий раем арбуз. Так ли пахнет Бог? И простился с мотоциклистом, так и не узнав его имя и не рассмотрев лица.

А что, разве бог не может пахнуть арбузом? Полагаю, что именно так и он и пахнет. И сам арбуз — это метафора божественной сущности. Полоса тёмная, полоса светлая, внутри ослепительно красный с нежными розовыми прожилками, но с твёрдыми косточками.

Ночь уже. Мокрая и густая Полтавская ночь.

Ушёл в лесополосу. Рюкзак под голову, «чезет» под ремень, коттон штанов, и спать, спать… Богом больше не пахнет. Остались только корки на обочине, а Бог поселился внутри. Пахнет, почему-то, базиликом. Разве в южнорусских лесах растёт базилик… Июльский дождь похож на одеяло. Всё дело в ассоциациях. Укрой меня бостоном ливня! Чтоб не снился мне кремлёвский ряженый Симеон Бенбулатович, посаженный Грозным на княжение в Москве, в то время как сам Грозный — теперь Иван Московский — поселился «за Неглинною на Петровке, на Арбате против каменного мосту старого». В России всё всегда одно и то же. Грабёж, правёж и поиски преемника. И все равно она мне снится, Россия — с ананасами на кедрах, с малосольными авокадо, и с диковинной агавой на гербе Тушинского колхозного рынка.

У каждого своя судьба и свой путь.

Дождь прекратился сразу, как только я заснул. Вполне объяснимо: какой смысл донимать того, кому ты уже безразличен. Дождь не настолько паскуден, как хотелось бы некоторым назойливым гражданам, проклинающим воду и исповедующим засуху. Дождь не ливерпульский полузащитник, оказывающий тотальный прессинг на своего ослабшего визави. Дождь любит осторожных. Айвы хочется, вяжущей язык айвы. Во сне. И кажется, что утренние сны способны принести несчастье, но пробуждение в пролеске у дороги — это утро на груди у Венеры! Спросонья хочется поцеловать её упругий коричневый сосок… и я поцеловал землю.

На губах остался муравей. Я раскусил его кислую жопку и окончательно очнулся. Рядом, прям на моих глазах, в режиме реального времени, образовывалась целая колония муравьёв. Рациональный театр. Натуральный тред-юнион жестоких, между прочим, насекомых. «Добрые, трудолюбивые мураши» — отчетливо помню этот привитый в коммунистических школах кретинизм. Даже советские муравьи были включены в поддержание идеологической доминанты. Добрые, блядь, существа. В связи с этим вспоминаю проведённый в беззаботном детстве экспромт-эксперимент. Недалеко от муравейника я положил дохлого кузнечика. Через несколько минут на него наткнулся ползущий к рою муравей. Рыжеватый такой. Покружил вокруг трупика, попытался подцепить, не осилил, и позвал за подмогой. В это время я убрал кузнечика. На место, где лежала добыча, приканал отряд численностью букашек в двадцать. Не обнаружив дичь, насекомые, с некоторым, кажется, разочарованием, отправились прочь, достраивать местечковый коммунизм. Тогда я снова вернул кузнечика на место. Через пару минут его снова обнаружили. Возможно, это был тот же самый муравей. Внешне я их не различаю, но он был таким же прусатско-рыжеватым и вел себя как и тот: нашел, покружился, не одолел, вернулся за подмогой… А кузнечика опять нет. Знаете, что сотворили муравьи со своим, обманутым мною, собратом? Они порвали его на части! Тут же, не сходя с места. Чтоб не лгал и не морочил головёнки мирным труженикам. Хотя он им не лгал. Ты уж прости мне мою детскую любознательность, муравей-мученик! Ты не виновен. А все невинно убиенные мчатся, как хрустальные торпеды, прямо в рай, где обилие жратвы и обилие ебливых самок. Добрые, добрые мураши — строители социализма. Карл Маркс, наверное, был муравьиным пророком. Похоже, их креатура. Страшная месть разрушающему термитники человечеству. А хули. Бог для всех исполнен чуда. Аз, как говорится, воздам.

Люди и муравьи живут с различным восприятием времени. Они не воспринимают нас как объект, с которым нужно делить жизненно важные сферы. Поэтому для муравьев мы не существуем. Для муравьев мы некая непознанная сила, способная произвольно вторгнутся в их насекомое бытиё, разрушить их жилище, растоптать их женщин и их младенцев и их героев.… И может быть, они отчаянно вопрошают нас: «За что, Господи?!». Но мы не слышим их и продолжаем асфальтировать разбитые земляными трещинами дворы. И я дважды выстрелил в образующийся возле меня муравейник, надеясь, что и наша Великая Нечто выстрелит когда-нибудь в земную пуповину и развяжется живот, и вырвется раскалённая лава, и закончится литература. Две пули вошли в землю, и вокруг них сразу же образовалась новая муравьиная структура. Ну не в людей же стрелять, душу отводя… Пара ворон крякнули с испуга. И снова тишь.

А ведь мы тоже не знаем, чем же был на самом деле Тунгусский метеорит… То ли Шива со «Смит и Весоном» игрался, то ли дряхлеющий Апполон с меланхолией боролся. Но не в Плутона же шмалять, в самом деле!

За Полтавой пошли деревья дикой алычи и такого же до одури дикого абрикоса. Амброзия для проголодавшегося бродяги. Аж челюсть подвернул, зевая от оскомы!

Через час пешего хода я увидел идущую параллельно трассе ту самую знаменитую шестирядную бетонку, на которую приземлялся вернувшийся из космоса «Буран». А ещё через двадцать минут ко мне подкатился стальной мастик «Мерседес», хотя я не голосовал. Я вообще не торможу легковые авто, потому что нет на свете особи скучнее и навязчивее, чем путешествующий в собственном экипаже мещанин.