Дождливое лето - [28]

Сперва я глянул в самый конец набранного курсивом авторского предисловия и прочитал предположение автора, что его «не поставят наравне с сочинителями сентиментальных или ужасных повестей и кропателями журнальных статеек». Затем я перевел взгляд несколько выше, чтобы понять, о чем пойдет речь, и убедился, что книга эта не только не противоположна интересам, среди которых я живу сейчас, но тесно с ними связана, ибо Михайла Жданов главнейшей целью своего вояжа ставил «наблюдение за состоянием в нашем отечестве сельского хозяйства».

Я принялся читать и среди прочего узнал следующие любопытные, на мой взгляд, факты, относящиеся к истории отечественного земледелия.

Михайла Жданов, посетив Пензу, описывает посаженный в 1821 году сад, где «некоторые сорты вишен и черешен, более нежные, разведены в лежачих шпалерах; на зиму их очень легко укрывать». В сущности, путешественник увидел здесь то, что сегодня мы именуем стелющимся садом. А на табачной плантации неподалеку от Луганского завода Жданов встретился с прообразом нынешнего квадратно-гнездового способа посадки растений, точнее — с одной из составных частей этого агротехнического приема: «Рассада сажается в землю на аршин куст от куста по углам квадратов». Вполне современно звучит и пожелание Жданова, высказанное им при проезде мимо канала, где он видел множество барок, нагруженных различными произведениями крестьянского труда: «С каким удовольствием посмотрел бы на изображение умного селянина, если бы оно, вылитое из меди, было здесь поставлено».

Тут мне припоминается многое другое из того, что я читал и слышал в разное время о земледельческом искусстве русского крестьянина.

В путеводителе по усадьбе Тургенева, когда я был в Спасском-Лутовинове, мне встретился рассказ о том, как в конце восемнадцатого столетия крепостные крестьяне Ивана Ивановича Лутовинова, который задумал тогда устроить новую Спасскую усадьбу, насадили здесь парк, — он и сейчас существует. Крестьяне выкапывали где-то очень далеко от этого места взрослые ели, сосны, пихты и лиственницы. Они перевозили деревья в вертикальном положении вместе со стулом земли в полтораста пудов. То есть сто пятьдесят лет тому назад все это делалось так же, как совсем недавно на многих улицах Москвы, причем у лутовиновских крестьян, конечно, не было ни автокранов, ни грузовиков.

Не так давно я прочитал брошюру об одном здешнем огороднике, родом из большого заозерного села Усолы, который во второй половине прошлого века содержал огород под Петербургом. Он придерживался исключительно той системы огородничества, какую перенял у себя на родине от своих родителей и других крестьян, исправляя и совершенствуя ее. В шестидесятых годах у него на огороде произрастала новая тогда для Петербурга культура — помидоры. Им выведены были сто с небольшим сортов различных огородных овощей и много больше двухсот сортов картофеля. Он был первый, кто выращивал под Петербургом кукурузу на зерно, создал собственных шестнадцать ее сортов и напечатал подробное описание возделывания этой южной культуры в северных условиях.

Все это, конечно, не отдельные случаи.

Я стал припоминать с детства знакомые старинные сорта яблок: «антоновка», «титовка»… Да ведь авторами их были Антон и Тит или столь же неизвестные Антонов и Титов. Среди этих старинных сортов есть сорт, который так-таки прямо и называется «Добрый крестьянин».

А холмогорские или ярославские коровы, романовская овца!

Или лук — ростовский, мячковский…

Тут уже за породой или сортом закрепилось географическое название, из чего следует, что авторами были не один какой-нибудь Антон или Тит, но многие жители данной местности, разумеется крестьяне.

Русский крестьянин в течение многих и многих веков производил для страны чуть ли не все известные нам продукты питания, — если барин приказывал, то, поглядев, как это делает «немец», выращивал апельсины в теплицах среди мещерских болот и лесов. Предки наших колхозников создавали новые породы скота, выводили новые сорта злаков, овощей и плодов, хотя иной раз поначалу и противились, но, поняв затем свою выгоду, с успехом возделывали новые для нашей страны сельскохозяйственные культуры — картофель, подсолнечник, сахарную свекловицу…

Но как же все это соотнести с идиотизмом деревенской жизни, с отсталостью и косностью крестьянина прежних времен? Мне думается, что косность старой деревни, идиотизм деревенского существования следует рассматривать главным образом в плане социальном. Они имели место постольку, поскольку жизнь определялась собственническими отношениями, эксплуатацией человека человеком, особенно жестокой в деревне.

Конечно, идиотизм деревенской жизни, и не только во времена крепостного права, но и во весь дореволюционный период, не мог не сказаться на самом сельскохозяйственном производстве. Однако же, во-первых, если крестьянин, например, пахал сохой, то прежде всего от бедности, а во-вторых, было бы только у него земли вволю, он и сохой работал умело.

По-моему, косность и дикость, в которые поставлен был человек сперва крепостническим, а потом и капиталистическим строем, нельзя распространять на производственную деятельность этого человека, на его умение работать. Не числя себя специалистом, все же осмеливаюсь сказать, что поколения русских крестьян выработали отличные приемы труда на земле, накопили замечательный опыт и одновременно развили в себе переимчивость ко всему чужому, новому, — разумеется, если есть расчет перенимать, если имеется в этом хозяйственная выгода. Бывало, что крестьянин не сразу перенимал новое, неизвестное, а хотел прежде проверить, испытать, как говорится, руками пощупать; так ведь и городские люди тоже не считают доблестью легкомысленную поспешность в решении серьезных вопросов. А что еще может быть серьезнее, коль скоро речь о хлебе насущном!..