Дожди на Ямайке - [25]

- Бамба, ты меня обижаешь, - ответил на это Федер, укоризненно качнув головой.

Но Бамбалака поддержали другие:

- Ты что-то крутишь, Федер, это каждому видно...

- Может, и вообще нам не стоило с тобой связываться...

- Ты не можешь не понимать, что сейчас очень выгодный момент для вылазки. Ну что они будут без Аугусто! Это и правда подозрительно, что ты...

Даже Мери-Мо, выявленный стукач, очень ядовито на Федора напал и обвинил, собака, в двойной игре.

В маленькой прачечной, где они обычно собирались для обсуждений, обстановка накалилась до уровня "вот-вот сейчас кого-нибудь убью!".

Со странным, горьким чувством самоуничижения пополам с гордостью долго будет потом вспоминать Федер, как он переиграл куаферов, как использовал свое необыкновенное умение уговаривать. Их напряженные позы. Их попытки что-то противопоставить доводам командира. Их взгляды - мол, ну ладно, но как-то все это...

Кондиционер почему-то вырубился, и все они жутко потели - все одиннадцать, которым остальные куаферы доверили детальную разработку плана.

Сбоку сидел Антон и тоже вроде как подавал голос - нет, ну правда, ну на самом деле... Они с самого начала договорились с Федером, что напрямую Антон его поддерживать не будет, потому что слишком важно было скрыть от Мери-Мо и прочих стукачей их тайный сговор.

Федер превзошел самого себя. Убедительный голос, решительные жесты, идеально подобранная поза - все это просто не позволяло присутствующим хотя бы на секунду усомниться в вескости его доводов. Он говорил им, что немедленная месть - просто безумие, что они все погубят, что удар должен быть абсолютно неожиданным и абсолютно подготовленным, что партизанщина в данной ситуации неизбежно приведет к противостоянию в момент, когда еще ничего к бою с мамутами толком не подготовлено...

Ответом ему было тяжелое молчание. Им хотелось одного - немедленного действия. Они хорошо понимали резоны Федора о том, что время еще не настало, что удар должен быть беспроигрышным, но очень хотелось действовать прямо сейчас.

И еще - сами не сознавая того, они чувствовали фальшь в словах Федера. Каким бы убедительным он ни был, что-то все-таки в нем было не так.

9

Нападение было неожиданным и жестоким. Был неплохо выбран момент после тяжелого дня, проведенного в бесчисленных коррекциях территории, девять куаферов толпой возвращались к себе в гексхузе. Почуять засаду им помешала усталость. Никто из них не успел ни схватиться за оружие, ни даже вскрикнуть, когда мамуты обстреляли их парализаторами из-за штабеля желтых пронумерованных ящиков.

Едва они рухнули, обездвиженные, едва успели сообразить, что с ними происходит, на них налетела целая толпа разъяренных мамутов и принялась избивать.

Когда человек обездвижен парализующим выстрелом, чувство боли у него сильно притуплено. Даже странно: он хорошо слышит, его зрение сохраняет почти обычную остроту, даже обоняние какое-то остается, а у некоторых, более того, обостряется... Вот только с осязанием у замороженного проблемы. Любую боль человек в таком состоянии ощущает словно бы сквозь толстую шубу.

Последнее сравнение, впрочем, грешит неточностью - на самом деле фиксированный человек ощущает себя чем-то вроде микроскопической точки, затерянной в глубинах его собственного тела, ставшего невообразимо огромным. Но вся эта боль даром не проходит - она копится, она дожидается того момента, когда начинается разморозка, когда человек-точка стремительно разбухает, стремительно заполняет громаду своего тела. Как сказал один из пострадавших в той бойне, корректор Соломон Бетбай, любитель сочинять похабные песни: "Я бежал навстречу собственной боли, я пожирал ее километрами".

Их, превратившихся в точки, били без пощады. Остервенело, с хаканьем, мамуты молотили их ногами в утяжеленных ботинках, разбивали суставы, вышибали зубы, ломали ребра и позвоночники - и чувствовалось, что эти уроды еле сдерживаются, чтобы не забить куаферов насмерть.

Когда Соленому Уго, толстому, на вид неповоротливому флор-мастеру, вышибли второй глаз, один из нападавших - как видно, главный мамут - резко крикнул с гортанным пьяным акцентом уальских воинов:

- Не убивать!

При этой команде мамут, вышибший Уго глаза и занесший ногу для нового, сокрушающего удара, досадливо зарычал и с тем же рыком добавил:

- Повезло тебе, хармат, на этот раз!

Потом, через тысячу лет, прибежали "родственницы" в черных негнущихся балахонах, с телами, разрисованными хищно и непристойно. При их появлении мамуты с визгливыми смешками, с похабными, жутковатыми шуточками по приказу того же уальца "уступили место дамам и заняли места в зрительном зале".

- Раздвинь ножки, золотко! - обнажая в садистских улыбках зубы, заворковали дамы. - Вот сейчас тебе штанишки снять помогу. Ну-ка, что там у тебя за сокровище?

Эти били только в пах. Били так, что боль пробивалась даже сквозь толстую шубу заморозки, что люди-точки корчились и съеживались еще больше. Куаферы, к боли привычные профессионально, забыли про свой профессионализм и с ужасом ждали того момента, когда заморозка начнет проходить, с ужасом прикидывали, навстречу какой же боли придется тогда им бежать и хватит ли у них сил выдержать эту боль.