Дождь тигровых орхидей. Госпожа Кофе (сборник) - [38]

Как во сне, подчинившись Мите, она пришла к ним на дачу. На летней кухне разливала суп красивая молодая женщина с забинтованной ногой. Их познакомили, женщину звали Марта. Оказалось, что это новая жена Сергея Петровича. За обедом говорили об урожае клубники, о предстоящих дождях, о рояле, который Дождев-старший настраивал полгода назад у Руфиновых, о таллинских пианино, о семнадцати Митиных пейзажах, которыми был заставлен дачный чердак, и о невозможности выставиться в С., не говоря уже о Москве. Маша сказала, что ни разу в жизни не ела такую вкусную курицу, сказала, чтобы просто что-то сказать, потому что молчать было невозможно, она боялась заплакать: от счастья и от жгучей ревности к Марте. Когда Митя показал, где растет самая крупная клубника, Маша, оказавшись в самом конце сада, спускающегося прямо к реке, забрела в малиновые заросли и вдруг замерла: ей открылся квадрат небольшого виноградника, который, как фотографическая цветная карточка, запечатлел Марту, обнимающую сзади Митю и целующую его в затылок. Он что-то сказал ей и поцеловал в щеку. Маше смертельно захотелось домой, к маме. Отыскав взглядом калитку, она медленно, как тяжелобольная, добралась до нее, а оказавшись уже на дороге, побежала по направлению к станции. Она ничего не видела из-за слез, которые жгучим соленым потоком заливали ее лицо. Она считала себя обманутой и ненавидела Дождева, так же страстно, как еще совсем недавно любила. Если бы у нее в руках оказалось оружие, она бы безжалостно его убила.

Возле дуба, упав на траву и откатившись в кусты, чтобы ее никто не увидел, она зарыдала в голос, вспоминая все, что было у нее с Митей, до самых постыдных подробностей. Она успокоилась не скоро, встала и, стараясь дышать ровно, а не судорожно, медленно побрела к станции. Но потом, трезво рассудив, что Митя может ее искать там, вышла на трассу и остановила первую встречную машину. На этот раз она даже не посмотрела на водителя – ей было все равно. Маша хотела только одного – добраться поскорее до дома и лечь в свою постель. Она только сейчас поняла, как истерзано ее тело, как болят ноги и живот, как раскалывается голова и что неприятная слабость, словно теплое желе, наполняет ее тело. Она закрыла глаза и, назвав свой адрес, попыталась заснуть. Проснулась оттого, что машина резко затормозила. Водитель вышел из машины и двинулся к стоявшему на обочине белому автомобилю. Маша, отгоняя сон, присмотрелась и вдруг, сорвавшись с места, подбежала к стоявшему к ней спиной другому мужчине, хозяину белой машины, и наотмашь ударила его по плечу, затем, развернув его к себе, стала бить ладонями по лицу:

– Вот тебе, на, получай, негодяй, мерзавец! Я ненавижу тебя, ненавижу, это из-за тебя я… – не успела она договорить, как рухнула в пыль, потеряв сознание.

Дымов, накупив по дороге еды, добрался до дождевской квартиры, открыл дверь, выложил покупки на стол в кухне и сел, уставший, на стул.

– Очень жаль, – произнес он вслух, понимая, что на сей раз в квартире он совершенно один. Немного отдохнув, он принялся готовить ужин и каждый раз, услышав где-то в подъезде звуки, надеялся, что сейчас кто-нибудь позвонит или откроет дверь своим ключом. Но никто не приходил, а ужинать в одиночестве ему не хотелось. Он достал визитную карточку Ольги Руфиновой и хотел уже было позвонить ей домой, чтобы пригласить Анну, как понял, что в комнате, где он находится, что-то изменилось. Ну да, конечно, исчезли ВСЕ картины. Все. Разом. Дымов заметался по квартире, выискивая так понравившиеся ему натюрморты, но все оказалось напрасным: они исчезли. Это могло произойти по двум причинам: либо неожиданно приехавший хозяин и автор этих работ забрал их, к примеру, для того, чтобы представить завтра в Худфонде, либо их украли. Но украсть не могли, это абсурд, а вот то обстоятельство, что Дымов так и не встретился с художником, вызывало сожаление.

Он сидел в кресле, размышляя, пока комната не начала наполняться горьковатым чадом от пережаренного мяса. Дымов помчался на кухню, перевернул отбивные и все же решил позвонить Руфиновым. Трубку взяла Ольга, она узнала Дымова по голосу и сказала, что Анны, к сожалению, нет дома, что она должна была с утра поехать к Вику и позвонить, чтобы сообщить результат, но она так и не появилась. Дымов спросил, нет ли известий о дочери, и, услышав, что «все нормально, нашлась, слава богу», пригласил Ольгу на ужин. Последовала пауза, во время которой Ольга приходила в себя от столь неожиданного приглашения, затем она приняла его и сказала, что приедет примерно через час.

Пока жарились отбивные, Дымов накрывал стол в большой комнате. Посчитав, что принимать Ольгу на кухне неприлично, он в поисках маленьких рюмок для коньяка и ликера забрался на антресоль и, пошарив там в пыли, вдруг наткнулся на прямоугольный сверток, запакованный поверх оберточной почтовой бумаги в холстинку. «Дымов, а ведь ты искал не рюмки», – сказал он себе, поскольку старался быть честным хотя бы по отношению к самому себе, и развернул материю. Под оберточной бумагой он нашел пачку прелестнейших работ, сделанных тушью. Отдельно, в папке, лежало пятьдесят черновиков. На чистом листе было выведено тушью «Пятьдесят ночей, проведенных с Мартой». Прочтя название цикла, Дымов почувствовал себя последней свиньей, проникнувшей в чужую, полную любви тайну. Ведь он узнал Марту, но прятать назад в антресоли рисунки не спешил. Это были маленькие шедевры, место которым, конечно, не здесь. На рисунках Марту обнимал совсем еще мальчик, длинноногий, стройный, с очень чувственным лицом, одухотворенным страстью. Но он не мог быть автором этих работ, Дымов был уверен в этом.