Дождь - [11]

Он вытащил из стола бутылку "Лимонада", налил стакан и залпом выпил.

- И сахару недокладывают! - вздохнул он. - Вроде варенье варить рано, куда они его таскают?!. Так вы в школе пение преподаете? - вдруг сообразил Петр Иваныч.

- Нет, я не учился этому, я пока не достоин еще учить других... смутился Дождь.

- Вот это хорошо! - обрадовался Петр Иваныч. - А то нынче не успел сопли подтереть, давай других учить! Моему директору тридцать семь лет! Мальчишка! И он меня учит, как учет вести! Сопляк! А вы где работаете, позвольте полюбопытствовать?

- Я пока нигде не работаю...

- Вот это плохо! - покачал головой Петр Иванович. - Работа, она облагораживает!..

- Я буду работать! - заверил Неверующего Дождь.

- Вот это хорошо! С вашей специальностью можно ого-го! У нас технологом Афанасий Титыч работал. На трубе дул. Дул и дул. Мы его выгнали за пьянку, он никуда устраиваться не хочет. Я спрашиваю: чо робишь? Он грит: играю на альтушке, "жмуриков" провожаем. В день по десятке, да еще напоят и накормят! Сыт, пьян и нос в табаке! Работы два часа и уважение. А помирают каждый день. И всем надо с музыкой... Эт-о хорошая специальность!.. - Петр Иваныч помолчал, потом оглянулся на дверь и, подавшись к Дождю, прошептал: - Я вить сам в детстве стихи писал! И ничего! И летать очень хотелось. Мы с пацанами даже крылья сделали и с сараюхи сиганули. Ну, отец выдрал, само собой. Только Снегирь ногу вывихнул, а так была у меня охота до всякого такого. Была, да прошла... - Петр Иваныч потускнел, сник, долго молчал, потом добавил: - Я очень завидовал, кто на гармонике играть умеет! И так сердце жгло, так играть хотелось, да отец не купил, а поиграть не давали. У Костромеева была гармоника. Сам не играл, но и играть никому не давал. Не для того, грит, куплена, для фасону стоит!..

Тайный свет вдруг вспыхнул в угасшей душе Петра Иваныча, и слабый отблеск засветился в глазах. Дождь невольно почувствовал к нему симпатию.

- Еще ведь не поздно, - проговорил Дождь. - Душа отогреется и сама запоет, главное, чтоб желание не остыло... Так бывает поначалу: живешь раздельно со всем миром, и звуки раздельно - скрип дверей, шорох песка, шум волн, свист ветра. И вдруг все связывается в мелодию, ты слышишь музыку дня, и гул подземного оркестра уносит тебя к вечности... Так и у любви своя мелодия, как она возникает, никто не знает, но вдруг она прорезалась и понесла, как вихрь, тебя за собой, и вот уж такие бури и ураганы ревут у тебя за спиной, и в этом громе и грохоте нежная мелодия фагота и небесный голос флейты, они переплетаются, и их уже нельзя разлучить, их уже никто не может разлучить, они вдвоем на всю жизнь, на все времена. Разве это не бессмертие? Это они там, - Дождь поднялся и ткнул пальцем в небо, воображают, что бессмертны и что более никто не обладает этим правом! Так вот, бессмертие не великая длина лет, прожитых в созерцании или деяниях небесных, бессмертие еще и в любви, и энергия, возникающая при этом, обладает столь безумной силой, что в состоянии как убить, так и исцелить. Меня она возродила, я человек, и я могу летать! - он снова как стоял, так и взмыл в окно, оставив за собой длинный светящийся след...

Петр Иваныч не упал. Он как сидел, так и остался сидеть на стуле. Он вспомнил, что незнакомец и вчера улетел точно так же.

- Ушел в астрал, - прошептал Петр Иваныч, повторив любимое выражение своего бухгалтера-ревизора Боборыкиной. Она слыла лихой женщиной и умела осаживать грубиянов.

Было тихо, ни ветерка, и Неверующий обратил внимание на то, как подрагивают ветки яблонь. Он вдруг подумал о том, что никогда не влюблялся. С женой его познакомила сестра Клавдия. Екатерина Ивановна только что окончила училище и уже работала стоматологом. Клавдия, узнав, что Катерина Ивановна не замужем, развила такую бешеную деятельность, что Петр Иваныч послушно сделал врачихе предложение, и та его почему-то приняла. У Клавдии был дар свахи. Она женила всех, кто на ком хотел, и брала 50 рублей по старым ценам, то есть по-нынешнему всего пятерку. Катерина Ивановна была женщина нехрупкая, и Петра Иваныча первое время частенько принимали за ее сына. Так они вышли на фотографии, да, собственно, так оно и было на самом деле. Неверующий жену даже побаивался. Когда они еще только познакомились, Петр Иванович так и сказал Клавдии: "Уж очень она большая и высокая!"

- Не с ростом жить, а с человеком! - отрезала сестра.

И действительно, они живут уже двадцать лет без ссор и скандалов, мирно и счастливо. Только вот ни разу Петр Иваныч еще не влюблялся...

Он долго думал над этим, но в голову ничего, кроме Боборыкиной, почему-то не приходило. Боборыкина только что развелась с мужем и вела себя так, словно ей стукнуло восемнадцать. Она игриво посматривала на Петра Иваныча, потом делала задумчивое лицо, потягивалась и говорила неопределенно:

- Ой, девки, квасу, что ли, принести? Жарко!..

Этой репликой она целила прямо в Петра Ивановича, который боролся с мелкими хищениями на производстве.

Раньше после работы кто захватит пряников, только что вышедших из печки, кто конфет, кто бутылку лимонада. А вахтер, тот целый день сосал леденцы и пил лимонад, жалуясь всем, что с газов у него живот пучит. Так продолжалось до тех пор, пока Неверующего не избрали в районный народный контроль, и он, понаслушавшись там дельных разговоров, объявил войну хищениям. Поэтому и реплика Боборыкиной относилась именно к нему, так как девки сидели над отчетами и голов не поднимали.