Downшифтер - [15]

— Мне нравится, как за окном меняется природа, — ответил я, и мне вдруг показалось, что это правда.

— Командировка?

— Нет. Я бросил работу, дела личные и теперь хочу поселиться там, где меня не достанет шелест цивилизации: вбивание свай, визг тормозов, насвистывание принтера и поддельный стон проституток.

Он долго думал. Уверен, что он ничего не понял.

— И сколько ты зарабатывал?

Я посмотрел на него самым лучистым из всех имеющихся у меня в запасе взглядов:

— Порядка ста тысяч в месяц. Без премиальных.

Им овладела злоба.

— В четыре раза больше, чем я, — проронил инженер, явно бастуя против того, что сосунки типа меня, плохо разбирающиеся в предназначении «человеков», зарабатывают в четыре раза больше него.

— Ты, верно, в крупном НИИ за винта, коль скоро тебе платят двадцать пять тысяч долларов в месяц?

— Долларов?..

Этот вопрос убедил меня в том, что ему стало еще хуже.

Мало-помалу разговор вошел как раз в ту плоскость, какую я хотел миновать. Желание разузнать, отчего придурок типа меня бросает должность за сто тысяч и валит куда-то к барсукам и рысям, тревожило его и гневило, мне же удовлетворять его любопытство было неинтересно.

Через двадцать минут вернулась мама с дитем, и наш разговор продолжился уже в полумраке, потому что дитю следовало спать, а маме участвовать в нашем разговоре было ни к чему. Девушка сама предложила нам остаться внизу, поскольку ребенок ее, как и она сама, любит путешествовать на верхних полках. Я не возражал. Инженеру было до лампочки. Соблюдая неписаные железнодорожные правила, мы вышли в тамбур покурить, чтобы соседи улеглись.

Глава 4

Он не понимал, почему человек, имеющий все, от этого всего уезжает, а у меня наконец-то появилась возможность озвучить для себя недосказанные наитием мысли об отъезде. На том мы и сошлись, хотя и не договаривались. Все получилось само собой, как и уход из купе, чтобы женщина могла переодеться.

— Если твоя поездка не связана с бегством из компании в связи с растратой, то я тебя не понимаю, — выдавил, задыхаясь дымом, но все равно жадно глотая его, инженер.

Мне стало жаль его. Передо мной был несчастный человек, доведенный жизнью как раз до того состояния, когда восемьдесят процентов начинают преобладать и диктовать свои условия.

Еще мне не очень улыбалось, что свидетелем разговора являются посторонние люди. Тот же обладатель серого свитера снова курил, тоскливо поглядывал в окно, за которым ничего, кроме темноты, не было, и пускал медленный дымок из носа. Однако собеседнику моему посторонние не мешали. Он находился в том состоянии донельзя пьяного мужика, который стоит на остановке и беззастенчиво мочится в урну на глазах пятидесяти разнополых свидетелей. То есть он-то хорошо понимает, что делает, а вот другие понять его не могут ни при каких обстоятельствах. Он справляет нужду в урну, заметьте, что не может свидетельствовать о нем как о человеке непорядочном, поскольку мочится он не на асфальт. Что-то подобное из области культуры я видел в Алматы, когда она называлась еще Алма-Атой. Там вдоль всей улицы Курмангазы стоят урны. Приехав в город, я диву дался, сколько там урн. И мне сразу стало неловко за нас, проживающих в городах центральной части России, где в то время на каждую сухопутную милю городской улицы приходилось не более одной, лежащей на боку, урны. Однако, приглядевшись, я оцепенел. Дело в том, что у этих алма-атинских урн не было дна. Люди кидают фантик или сигарету в жерло урны, и предмет тотчас падает на землю, но ПОД УРНУ! Это облегчает работу уборщиков.

И сегодня каждое слово этого инженера, равно как и каждую штампованную фразу бывших моих сослуживцев, я воспринимал как окурок, брошенный в урну без дна. Тот же вакуум в мыслях, та же безнадежная уверенность в том, что они занимаются действительно нужным, приличным делом. Но чего стоят все эти фразы и дела, если один после первого же провала и непризнания мылит веревку, а этот, с красными глазами, утверждающий, что служит обществу, плюет на пол и стряхивает пепел себе на рубашку?

Там, откуда я уехал, в офисе компании есть менеджер отдела кадров Лариса. Она всем говорит «о’кей», «олл райт» и «как бы», очерчивая тем свои познания в английском. Второй год она говорит о «Солярисе» Тарковского, держит на рабочем столе томик Достоевского (однажды я раскрыл его, и он треснул, как вобла), и, несмотря на эти интеллектуальные выпады, однажды я застал ее на складе, случайно заглянув туда в поисках Бронислава. Грузчик, имени его, естественно, не знаю, порол замужнюю кадровичку Ларису, уперев ее для удобства лбом в штабель коробок с растворимой кашей. Англоязычная беби приводила в негодность своими перламутровыми коготками упаковку, кричала: «Еще, бля, еще, хорошо», и на пальчике ее сияло обручальное колечко. Незамеченный, я ушел, а потом из чистого любопытства зашел в кадры с пустяшным вопросом. Лариса сидела перед каким-то кандидатом-идиотом, отправившим свое убогое резюме по факсу, и беби Лара говорила ему: «Я хочу, чтобы вы поняли… Здравствуйте, Артур Иванович… Наша компания — как бы одна большая семья, подчиненная единой корпоративной дисциплине… Зарплата, на которую вы сейчас как бы можете рассчитывать, это пятьсот долларов… О’кей? Со временем, через три месяца, когда закончится испытательный срок, вы сможете получать от двух тысяч…» Отправители резюме по факсу не знают одной маленькой тайны, которую хранят компании, подобные моей. Через три месяца, спалив физические и интеллектуальные возможности идиота дотла, его вышвырнут, придравшись к мелочи. И он уйдет, заработав за три месяца 1500, хотя в объявлении «Крупной международной компании требуются…» стоит — $ 2000 в месяц. На его место придет другой идиот, поверивший в то, что сможет стать членом крупной международной семьи.