Досужие размышления досужего человека - [34]

Тот, кто почитает аристократов мысли, не станет стесняться знакомства с чердаками. Их отсыревшие, покрытые пятнами стены освящены памятью о благородных именах. Если бы всю премудрость мира и все художественные творения — все трофеи, добытые у Природы, весь огонь, украденный с небес, — если бы все это можно было собрать вместе и разложить в отдельные груды, чтобы мы могли, например, показать пальцем, что вот эти истины вспыхнули молнией в блестящей гостиной посреди легкого смеха и сияния глаз; а вот эти глубокие знания были выкопаны в тихом кабинете, где бюст Паллады безмятежно взирает на пропахшие кожаными переплетами книжные полки; а вот эта груда с шумных улиц, вон та с цветущего луга — и тогда, точно гора, возвышающаяся над холмиками, выше всех оказалась бы та, посмотрев на которую снизу вверх мы сказали бы: вот это самая благородная груда из всех существующих — эти знаменитые картины и прекрасная музыка, эти звонкие слова, важные мысли, храбрые деяния — все это было выдумано и создано среди нищеты и страданий, в вопиющей убогости городской мансарды. Оттуда, из уединенного гнезда, высоко над беспокойным, мятущимся миром, повелители людей посылали орлов своих мыслей в полет через вечность. Там, где солнечный свет вливался через разбитые окна и падал на прогнивший пол и осыпающиеся стены, там восседающие на величественных тронах, одетые в лохмотья Юпитеры метали молнии и до недавних пор потрясали землю до основания.

О мир! Запихни их всех подальше в чулан! Закрой их на засовы покрепче и поверни ключ бедности в замке! Наглухо завари решетки, и пусть эти герои мучаются до конца жизни в тесной клетке. Пусть голодают, гниют и умирают. Смейся погромче над их отчаянными потугами вырваться на волю — смотри, как они тщетно колотят кулаками в дверь. Проходи мимо них своей дорогой, пыльной и шумной, минуя всеми забытых пленников.

Но будь осторожен, чтобы они не ужалили тебя. Не все из них, подобно легендарному фениксу, сладко поют в агонии — некоторые плюются ядом, и ты должен вдыхать этот яд, хочешь того или не хочешь, ибо можешь связать их по рукам и ногам, но не можешь заткнуть им рот. Ты можешь запереть их, но они пробьют хлипкие решетки и будут кричать с крыш, чтобы люди волей-неволей их услышали. Ты загнал необузданного Руссо в самую убогую мансарду на улице Сен-Жак и насмехался над его гневными воплями. Однако через сотню лет визгливые крики превратились в рев Французской революции, и вся цивилизация до сих пор содрогается от эха его голоса.

Впрочем, лично я люблю чердаки, не в качестве жилья, ибо жить в них неудобно: мне не нравится длина лестниц, по которым приходится ходить туда-сюда — слишком похоже на колесо для белки. Форма потолка дает чересчур много возможностей удариться головой и чересчур мало места, пригодного для бритья. А песни кота, поющего о любви тихой ночью на крыше, раздаются слишком близко, чтобы казаться очаровательными.

Нет, в качестве жилья я бы предпочел квартиру на первом этаже особняка на Пиккадилли (вот бы кто-нибудь мне такую подарил!), однако в качестве места для размышлений лучше какой-нибудь чердак, куда подниматься десять лестничных пролетов, в самой густонаселенной части города. Я вполне разделяю пристрастие профессора Тейфельсдрека[10] к чердакам. В их возвышенном положении есть некое величие. Я люблю «откинуться в кресле и наблюдать осиное гнездо подо мной», прислушиваться к невнятному гулу человеческого прибоя, непрерывно текущему по узким улочкам внизу. Люди кажутся такими крохотными, как рой муравьев, суетливо бегающих по маленькому муравейнику. А какими ничтожными представляются заботы, заставляющие их торопливо сновать туда-сюда! Они, как дети, толкают друг друга, огрызаются и царапаются. Они несут чушь, вопят и ругаются, но их слабые голоса не слышны с такой высоты. Они переживают, злятся, мечут громы и молнии, пыхтят и умирают; «а я, мой милый Вертер, сижу над всем этим наедине со звездами».

Самый невероятный чердак, который мне довелось повидать, я когда-то делил с одним другом. Из всех эксцентрично задуманных строений, от Брэдшоу до лабиринта в Хэмптон-Корте, эта комната была самой необычной. Создавший ее архитектор, должно быть, был гениален, но я все же думаю, что его таланты больше годились для создания головоломок, чем для проектирования жилищ. Ни одна фигура евклидовой геометрии не может дать представления об этой квартире. В ней было семь углов, две наклонные стены создавали скат, а окно располагалось как раз над камином. Кровать вмещалась только между дверью и буфетом. Чтобы вытащить что-то из буфета, приходилось перелезать через кровать, и, таким образом, немалая часть добычи оставалась на постельном белье. Ко времени отхода ко сну ассортимент пролитых и рассыпанных на кровати продуктов и припасов вполне годился для небольшого магазина, причем большую часть составлял уголь, который мы хранили на нижних полках буфета. Если нам требовался уголь, мы перелезали через кровать, набирали полный совок и ползли обратно. Самый волнующий момент наступал посередине обратного пути: затаив дыхание, мы не сводили глаз с наполненного совка, готовясь к последнему рывку. В следующую секунду мы — уголь, совок и кровать — смешивались в одну кучу.