Достигая уровня смерти - [68]

Ему уже показалось, было, что всё происходящее – только сон. Гнусный кошмар, который кончится, если проснуться или вышибить мозги этому ополоумевшему чудовищу. Однако он заблуждался. И осознал всю глубину своей ошибки только тогда, когда уже ничего нельзя было исправить.

– Как глупо, – беззвучно прошептали губы человека, когда его грудь навылет пробили три пули, а тело, ставшее неожиданно лёгким и бесчувственным, отбросило назад.

«Как можно было спутать реальный мир с ночным кошмаром?» – пронеслось в угасающем сознании за секунду до того, как всё кончилось, и безраздельный покой вечного сна закрыл его глаза.

Покой, где не было ни кошмаров, ни сновидений, ни чувств, ни эмоций, ни печали, ни радости. Ничего.

«Как можно было не довериться инстинкту самосохранения, который гнал меня прочь из этого проклятого места?» – спросил себя оператор, продолжая снимать, несмотря на раздроблённую ключицу, предсмертные хрипы солдат и неотвратимо приближающегося киборга.

В самом начале репортажа он присел на одно колено, чтобы не закрывать обзор полицейским и спецназовцам. Именно это спасло его от смерти.

Впрочем, ненадолго. Чтобы взойти на вершину мира, достичь невозможного и осуществить мечту всей своей жизни, нужно заплатить самую высокую цену из всех возможных. Причём в этой жестокой игре принимаются только максимальные ставки. Если хочешь добиться исполнения желаний, нужно быть готовым поставить на кон всё. И очень часто ценой ставки оказывается именно жизнь.

Человек с камерой не колебался. Отбросив в сторону сомнения, он сжёг за собой все мосты, устремившись вперёд. Туда, где на пике мироздания его ждал великий момент. Мгновение, ради которого стоит жить и стоит умирать. Даже если это будет продолжаться целую вечность.

Ему не нужны были никакие лекарства, потому что в таком состоянии боль просто не чувствуется. Разум как бы находится в одном измерении, а тело – в другом. Они не пересекаются, это невозможно. Человек мог бы продолжать съемку, даже если бы эта пуля, словно игла, прошила кровавым стежком его грудь.

Он лишь частично находился в реальности и эта малая часть отвечала только за то, чтобы удерживать на весу камеру.

Если бы оператор не стремился к совершенству, он мог бы гордиться тем, что заснял эту сцену: полуслепой киборг вырывает собственный глаз, отбрасывает его в сторону и открывает огонь, ориентируясь на звук и вспышки автоматной очереди, выпущенной бойцом спецподразделения, у которого сдали нервы.

Кадры потрясающие, невообразимые, сумасшедшие. Тем не менее, они не тянули на ту светлую недостижимую мечту, в которой сосредоточился весь смысл жизни этого человека. Это было даже не смыслом жизни, это было одержимостью, навязчивой идеей.

Впрочем, сейчас он точно знал – осталось совсем немного. Ещё чуть-чуть, немного риска, капелька везения – и всё. И он добьётся желаемого, покорив недоступную для других вершину.

– Ещё немного, – оператор даже не замечал, что говорит вслух, – и я сниму то, что войдёт в историю, сделав моё имя…

К Мессии вернулось зрение. Разумеется, это была не кристально чистая картинка, до мельчайших подробностей отображающая окружающий мир, но всё-таки уже что-то. Нервные окончания повреждённого глаза действительно вносили помехи в работу искусственного органа. И он правильно сделал, что пошёл на риск: лучше лишиться одного глаза, чем потерять жизнь.

«Трое военных, один гражданский и человек с камерой, – мгновенно оценил ситуацию НОЙМ после одного беглого взгляда. – Первые четверо не представляют опасности, потому что мертвы или находятся на волосок от последней черты, а этот грёбаный оператор… Он тоже ранен, но продолжает снимать».

– Проклятые уроды! – Мессия сменил магазины в обоих пистолетах. – Вы не можете оставить человека в покое, даже когда ему от вас ничего не надо. Думаете, если платите деньги, то все остальные, словно клоуны, будут плясать под вашу дудку и выдёргивать собственные глаза, чтобы вам было весело в ваших квартирах?! – на последних словах он не выдержал и сорвался на крик.

Сейчас бы он, наверное, мог понять состояние Бемби, когда, вместо того чтобы спасаться от преследования, она начала расстреливать витрину магазина с телеэкранами, на которых снова и снова повторяли сцену расщепления Пловца. Наверное, мог бы.

При условии, что сохранял бы ясность мысли. Однако это мало кому удается, после того как собственноручно лишишь себя жизненно важного органа. Обычно после такой процедуры человек становится, мягко говоря, неуравновешенным. И никакие доводы разума уже не действуют.

– Что, вам опять хочется зрелищ? – Страшный человек с окровавленными руками, пустой глазницей и лицом, перемазанным кровью, подошёл ближе и остановился в десяти шагах от оператора. – Вам хочется увидеть нечто такое, что надолго запомнится?! – Он уже не говорил и даже не кричал он вопил – дико и страшно, до предела напрягая голосовые связки. – Тогда…

Ещё до того, как НОЙМ закончил предложение, оператор знал, что он сейчас скажет. Так уже было однажды – в далёком детстве, когда, разбив стекло в кабинете директора, он отчаянно надеялся, что никто об этом не узнает.