Достался нам век неспокойный - [16]
Наш молодой переводчик, нахмурив брови, пояснил:
— Она шепчет: «Доченька моя!..»
С тротуара негромко окликнули таким неожиданным здесь родным русским словом:
— Ребята!
На нас с надеждой и радостью смотрел невысокий сухощавый человек в черной кожаной курточке и берете. На его поясе висела сразу бросившаяся в глаза знакомая кобура пистолета ТТ.
Над левой бровью у него пролегал глубокий багровый шрам.
— Танкист? — спросил его Мирошниченко, Тот широко заулыбался, кивнул головой.
— Услышал ваш разговор — русские. А по стрижкам понял: военные.
— Точно! — шагнул к нему Матюнин и по-медвежьи сгреб в объятия. Летчики мы… Черт возьми, до чего же приятно встретить своего.
— Да я тут не один. Пошли к нам, мы недалеко. Ух и обрадуются хлопцы!
Он сразу шагнул, увлекая нас, словно боясь давать время на раздумье. Свернули в улочку, прошли еще — и начался парк. Большие деревья густо заслонили небо.
Танкист шел, не пользуясь дорожками, и вскоре вышли к прикрытому брезентом и ветками танку. Поодаль виднелся еще один, дальше — еще.
Отовсюду сходились такие же, в черных кожаных курточках и беретах, люди, лица у всех одинаково исхудалые и темные от усталости. Бросились обнимать, расспрашивали, угощали папиросами. Трудно передать чувство этой встречи.
От машины к машине сновали испанцы, разносили тяжелые ящики со снарядами.
— Вечером пойдем в атаку, — сказал танкист, который привел нас. — Тут же как воюют? Обед — значит, перерыв, ночь — значит, спать полагается. А мы хотим сегодня неожиданно под вечер потрясти фашистов.
— Далеко передовая? — спросил Артемьев.
— Да вон там, метров триста. Хотите посмотреть?
Он опять был впереди, и там, куда мы направлялись, сейчас стояла тишина. Деревья начинали редеть, вскоре мы втянулись гуськом в ход сообщения — длинный петляющий окоп, ведущий к передовой. Нырнули в него, что называется, с головой, и теперь видели только листву и небо. Листва вскоре исчезла, осталось только небо — ход сообщения вывел на опушку. И тут же он уперся в траншею, идущую перпендикулярно к нему. Мы поняли, что это и есть передовая.
Сразу за поворотом увидели бойца, что-то высматривающего в щель между камнями, наложенными на бруствере. Услышав шаги, повернулся в нашу сторону, кивнул танкисту, как знакомому, и остановил свой взгляд на нас.
— Русо авиньон, — сказал танкист.
— Эй! — удивился тот и, повысив голос, бросил в глубину траншей: — Эй! Русо авиньон!
Справа и слева все ожило, пришло в движение, загремело железо, затопали шаги, приглушенно зазвучали короткие фразы.
— Бойцы интербригады, — пояснил танкист. — Здесь как раз смешанный батальон.
Мы с жадным интересом смотрели на, обступивших нас в тесном окопе людей. Кто носил каску, кто шляпу, кто кепку, у многих были одинаковые серые куртки из грубого сукна, пожалуй, что-то вроде униформы. Иные обхватили ремнями широкие потрепанные гражданские пиджаки.
— Салуд!
— Рот фронт!
— Бонжур!
Саша только успевал поворачиваться, переводить с испанского, с французского, оказалось, что и с немецкого у него получается, и каким-то чудом — с хорватского…
Я не запомнил ни одного из этих людей. Старался через полчаса представить лицо француза-рабочего, сказавшего, что у него дома трое детей, или болгарина, участвовавшего в Великой Октябрьской революции, — но ничего не получалось. Вставал один образ, все выходили на одно лицо. И было это лицо худое, небритое, с остро выступающими скулами, сухими потрескавшимися губами. Мы видели лица людей крайне измотанных, но крепко вросших в эту землю, в этот окоп — как дерево, которое можно жестоко потрепать, но ни за что не вырвать. Через таких людей так просто не переступишь…
С той стороны, куда смотрели дулами винтовки, оставленные в бойницах, бабахнула пушка. Все повернули головы на звук, потом подняли к небу, сопровождая глазами невидимый снаряд. Он прошуршал над нами прерывающимся шелестом и разорвался далеко, наверное, в городе.
Щелкнул винтовочный выстрел. Рядом оглушительно загромыхал пулемет. Все бросились по своим местам — и поднялась такая стрельба!
Я выбрал место и припал к отверстию между мешками с песком. Перед нашим передним краем, рядом, вспыхивали фонтанчики мокрой после дождя земли. Фашистских окопов не разглядел, только справа увидел пульсирующий огонек франкистского пулемета — он бил по нас. А может, чуть в сторону, но в бою, наверное, всегда кажется, что стреляют только в тебя.
— Будем уходить, — встревоженно сказал танкист. — А то, называется, пригласил в гости…
Когда выбрались из хода сообщения, над нами еще щелкали о стволы деревьев шальные пули, но вдруг позади стало так же тихо, как было до этого.
Расставались с танкистом на границе парка.
— Остались бы, а? — просительно спрашивал он, дотрагиваясь рукой до шрама над бровью. — Вот сходим в бой, а потом отметим встречу. Остались бы, а?.. Долго шли молча. Почему-то на душе стало пасмурно, тоскливо.
— На земле — страшнее, — мрачно сказал потом Матюнин.
Мирошниченко поддержал:
— Здесь смерть на виду: поднимет вдруг у ног пыль или грязь, взвизгнет мимо уха…
Матюнин оглянулся на него и на этот раз не возразил…
Уже вечерело, когда пришли в отель, где жил Кольцов. Он обрадованно приподнялся из-за стола, снял очки — на переносице остался глубокий красный след, шагнул навстречу.
Встречи с произведениями подлинного искусства никогда не бывают скоропроходящими: все, что написано настоящим художником, приковывает наше воображение, мы удивляемся широте познаний писателя, глубине его понимания жизни.П. И. Мельников-Печерский принадлежит к числу таких писателей. В главных его произведениях господствует своеобразный тон простодушной непосредственности, заставляющий читателя самого догадываться о том, что же он хотел сказать, заставляющий думать и переживать.Мельников П. И. (Андрей Печерский)Полное собранiе сочинений.
Воспоминания участника обороны Зимнего дворца от большевиков во время октябрьского переворота 1917 г.
Михаил Александрович Бакунин — одна из самых сложных и противоречивых фигур русского и европейского революционного движения…В книге представлены иллюстрации.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.