Досье на любовника - [31]

— И, несмотря на это, ты обратилась к ней со своей просьбой? Марла, я тебя совершенно не понимаю и, видимо, никогда не пойму. Тебе было только пятнадцать, когда Виктор Прентис…

— Тебе незачем напоминать мне об этом всякий раз, я и без того отлично все помню. Тебе в ту пору было двенадцать, и отец не должен был рассказывать впечатлительному подростку о случившемся.

— Я узнал о происшедшем не от отца, я просто наблюдал и слушал, что происходило в доме. Все эти слезы, крики. Я поклялся тогда убить его или, по меньшей мере, жестоко отомстить.

— И с этим заблуждением ты жил все эти годы?

— Ты называешь заблуждением долг покарать человека, который изнасиловал мою сестру?

— С чего ты взял, что он насиловал меня, Алекс? Все было иначе.

— Ты хочешь сказать, что Виктор Прентис не лишал тебя девственности?

— Я сама так пожелала. Это было только мое решение.

— Он годился тебе в отцы! Что за странное желание?!

— Я тогда меньше всего думала о его возрасте. Он был силен, красив, уверен в себе, могущественен. Короче, он был именно таким, каким представлялся мне настоящий мужчина. А когда я узнала, что Виктор одинок и глубоко несчастен, что он безумно любит свою чудесную дочку, он показался мне таким трогательным.

— И поэтому ты согласилась на эту мерзость?

— Не я согласилась, а он.

— Что за ерунда?

— Мне было пятнадцать. Я была пылкой, восторженной девочкой. Я буквально бредила им, постоянно говорила ему про свою любовь, убеждала, что хочу стать женщиной только в его объятьях, больше ни в чьих. Это я его соблазнила, а не он, как ты всегда думал… И твоя враждебность перекинулась на Саскию. Мне очень жаль.

— Твои слова ничего не меняют в моем к нему отношении. Он не имел права злоупотреблять твоей детской влюбленностью.

— Тебе нравится его ненавидеть, да, Алекс? Ну что ж, я не могу тебе в этом помешать. Но какой прок в ненависти к старому больному человеку, который доживает свои последние дни в четырех стенах? И зачем распространять эту ненависть на Саскию? Ненавидеть ее только за то, что она любит своего отца — единственного родного ей человека, за то, что она стойко борется со всеми невзгодами, желая обеспечить ему достойную старость? Неужели за это можно кого-то ненавидеть?

— Черт возьми!

— Алекс?! Ты что-то натворил, да? Не отпирайся!

В очередной раз за прошедшие сутки он почувствовал себя дураком.

— Ты ей рассказал? Боже мой, что ты наделал! Ты понимаешь, что ты наделал?

Алекс не нашел в себе сил ответить Марле, только кивнул.

Алекс стоял посреди кабинета, бессмысленно глядя в окно. Он уже изучил каждую ветку, каждый листочек росшего под окнами дерева. Весь мир казался ему чужим и незнакомым.

Утро встретило Алекса холодным ветром, влетевшим в окно. Алекс встал из-за стола и задернул штору. Этой ночью он не спал. Несколько часов безрезультатно проворочавшись на мягкой постели, он вернулся в кабинет, где и встретил рассвет. Теперь Алекс работал, разбирал накопившиеся за дни отсутствия бумаги. Но даже привычная работа не помогала ему вернуть покой. Вместо тишины и сосредоточенности он ощущал только пустоту.

Для Алекса настало время признать, как грубо он ошибся. Он был несправедлив с Марлой: будучи уверенным, что защищает и поддерживает ее, он лишь ограничивал ее свободу. Все это время сестра заслуживала большей деликатности и понимания с его стороны.

О Саскии Алексу вообще думать не хотелось. Он никогда не воспринимал ее иначе, чем как дочь врага своей семьи. Даже любя ее, Алекс ненавидел с большей страстью, чем любил. Улетая из Лондона, он знал, что обрекает ее на провал так же хладнокровно, как восемь лет назад обрек на нищету ее отца. Алекс дважды оскорбил ее женское достоинство, а ведь она не сделала ему ничего дурного, хоть до последнего времени он и был уверен в обратном.

Очередную ночь Саския провела, скорчившись на маленьком кожаном диванчике. Время от времени она выныривала из тяжелого мутного сна, чтобы посмотреть, не пришел ли в себя ее отец, не улучшилось ли хотя бы незначительно его состояние. Но все было по-прежнему.

Вот уже три дня и три ночи Саския не отходила от его постели. Кома в результате кровоизлияния в мозг, операцию делать нельзя, лаконично сообщил ей доктор и добавил: в таких случаях невозможно дать прогноз, может быть, пациент придет в себя через пять дней, может, через пять месяцев, а может, никогда. Последнюю фразу Саския постаралась не расслышать, но все же она снова и снова всплывала в ее мозгу. Девушка решила дождаться исхода, каким бы он ни был. Ей мешала только усталость.

Саския присела на край отцовской кровати. Она смотрела на монитор, по экрану которого ползли разнообразные графики, свидетельствующие о том, что ее отец до сих пор жив. Девушка представила себе, будто он всего лишь спит, а когда настанет время, обязательно проснется. И тогда она убедится, Алекс лгал и все его обвинения — не более чем клевета, на которую вполне способен человек, который дважды надругался над ее любовью. Саския тихо расплакалась. Несмотря на недоверие, она снова, через восемь лет, смогла полюбить этого человека. Девушка не чувствовала больше ничего, кроме боли и безысходности.