Досье Дракулы - [98]

— В любом случае попытаться стоит, — с восторгом заявил я, хотя тут же, поумерив свой пыл, добавил: — Но как?

— Я скажу вам как, — сказала Сперанца, взяв со стола книгу.

Она уже собралась читать вслух, когда Кейн спросил, что у нее за источник.

— Моим источником, мистер Кейн, являюсь я сама.

Так оно и было, ибо она держала в руках «Легенды, предания и суеверия».

— Хотя тиражи у меня, может быть, и поменьше, чем у вас, но читатели имеются, такие же внимательные и преданные.

— Ничуть в этом не сомневаюсь, Сперанца. И еще раз прошу прощения за…

— И такие читатели…

Она открыла книгу, но, пошарив на груди и в высокой прическе, так и не нашла очков, а потому была вынуждена положиться на память.

— …такие читатели обнаружат, что я соединила восточные изыскания сэра Уильяма с моими собственными, ирландскими, и пришла к определенным выводам. В частности, к заключению, что ирландский распевный плач «У-лю-лю», несомненно, происходит от древнеегипетского «Хай-лу-лу».

После чего она произвела практическое сравнение двух распевов, столь долгое и громкое, что даже глуховатая Бетти всполошилась и просунула в дверь голову.

— Мэм, вы никак колокольчик уронили.

— Прости меня, дорогая. Я призывала богов, а не тебя.

Этого объяснения оказалось достаточно, чтобы Бетти без лишних слов удалилась, однако меня вокальные опыты Сперанцы заинтересовали куда больше, чем служанку.

— Ведь это погребальное ирландское песнопение?

— Точно. Так же как и египетское.

— Но мы то не бога собираемся призывать, — сказал Кейн, — а демона.

— Поэтому, — пояснила Сперанца, — нам следует исполнить обряд запретным способом. Объясню поподробнее: с незапамятных времен известно, что погребальные песнопения — плачи, как называем их мы, ирландцы, — ни в коем случае нельзя исполнять сразу после погребения, ибо они смущают богов и делают их глухими к призывам отошедшей души.

— Вот как… Продолжайте, пожалуйста.

Мне очень хотелось понять, к чему Сперанца клонит.

— Делать так, — сказала она, — значит рисковать призвать демона вместо бога.

— Вы хотите сказать, — проворчал Кейн, — что это ваше «хай-лу-лу» позволит вызвать Сета?

— Я хочу сказать, мистер Кейн, что нам следует попытаться предпринять хоть что-нибудь, пока ваш американец не умудрился вырвать сердце еще у одной женщины из Уайтчепела, что он, несомненно, сделает, и не принес его сюда, мистеру Стокеру для взвешивания.

Да уж, лучше это предотвратить.

— Попробуем, — согласился Кейн.

И мы выслушали тезисы плана Сперанцы.

Взяв верхнюю газету из стопки у ее ног, Сперанца покосилась на дату и сказала:

— Сегодня у нас одиннадцатое. Миссис Чепмен похоронят на кладбище Манор-Парк в эту пятницу, четырнадцатого числа. Предлагаю присутствовать. А после того как все разойдутся, я призову Сета.

— И что именно, — осведомился Кейн, — вы ему скажете, если он появится?

— А вот это, джентльмены, вопрос, на обдумывание которого у нас есть четыре дня. Поразмыслим.

Так мы и сделали.

Дневник Брэма Стокера

Пятница, 14 сентября

Пока я еще в театре, краду пару минут, чтобы сделать записи, ибо скоро я спущусь вниз, встречусь с Кейном и на самом быстром кебе отправлюсь домой. Время идет, близится полночь, а завтрашний день обещает быть нелегким.

Мне было над чем поразмыслить. Что, например, ответить Генри Ирвингу, если он спросит — а он непременно спросит, — почему я чувствую себя более обязанным какой-то покойной шлюхе, чем ему? Ведь мое место здесь, в «Лицеуме», где идут репетиции «Джекила и Хайда», а никак не среди тех, кто провожает в последний путь убиенную миссис Чепмен.

Нужный ответ я подготовил заблаговременно, упросив Стивенсона прийти в театр сегодня, ибо Г. И. по сути своей — игривый щенок, и чтобы он забыл обо мне, ему нужно дать мячик больше и поярче.

Занятый обхаживанием знаменитого писателя (на заметку: послать Стивенсону бутылку хорошего выдержанного виски), Генри и думать обо мне забыл. Таким образом, я получил возможность ускользнуть, чтобы, как было задумано, отправиться со Сперанцей и Кейном на похороны миссис Чепмен. Правда, наша встреча произошла позднее запланированного времени, поскольку накануне вечером один знакомый газетчик проинформировал Кейна о том, что погребение состоится позже назначенных десяти утра, ближе к полудню, чтобы дать возможность сфотографировать глазные яблоки покойной.[209]

Я послал весточку об этом изменении Сперанце, зная, что перенос встречи на более позднее время ее только порадует.

Но она все равно встретила нас в то утро на Стрэнде, ворча, что, мол, вообще не надо было утруждать себя и ложиться спать. Она прикрывала глаза рукой от солнца, которое, прямо скажем, светило весьма скудно, при том что на ее лице и без того была черная траурная вуаль.

— Этот дневной свет для меня — сущая мука. Я плохо его переношу, совсем плохо. Давайте займемся нашим делом, джентльмены.

И мы тронулись в путь. Сперанца при этом двигалась как сомнамбула, а Кейн то и дело подкреплял себя, прикладываясь к фляжке.

Если из похорон миссис Николс устроили настоящую показуху, то на этот раз все было гораздо скромнее из-за принятых мер безопасности. Обошлось без впечатляющей траурной процессии с запрудившими улицы каретами: родные и близкие миссис Чепмен условились встретиться прямо на кладбище Манор-Парк. Газеты опубликовали неверные сведения о времени и месте церемонии. Способствовала конспирации и скверная погода. Низкое небо было затянуто тучами, моросил мелкий дождь. Мы проскользнули на кладбище и пристроились позади двадцати — тридцати участников погребальной церемонии. После ее завершения, когда все, включая могильщиков, удалились, Сперанца сказала, что настало наше время.