Дорогой отцов - [51]

— Гранаты! — крикнул Лебедев.

В танки полетели гранаты. Одна машина в ту же минуту задымила, но другая, уходя из опасной зоны огня, помчалась на взгорок, на бронебойщика Романова. Истребитель не ожидал нападения с тыла. Времени для устройства новой позиции было немного. «Неужели промахнусь?» Уже слышен лязг гусениц, уже запахло удушливым смрадом. Романов припал к ружью, прицелился. Грянул выстрел. Промазал. Грянул второй. Танк задымился. Солдат заликовал. Но радость, однако, смахнуло как дым. На Романова справа надвигался еще танк. Романов успел выстрелить дважды, но танк не задымил и не вспыхнул. Истребитель упал на дно окопа. Танк всей тяжестью навалился на окоп, заскрипел гусеницами. В окопе стало душно. И показалось Романову, что его заваливает осыпавшаяся из-под гусениц земля, а сами гусеницы, словно живые существа, разрушая окоп, ищут его, чтобы содрать с него кожу, размолоть ему хребет. И Романов пытался врасти в землю, превратиться в песчинку. Он чувствовал, как все ниже и ниже оседает танк, как стальная громада подбирается к нему. «Вот и смерть пришла». Романов задыхался. Ему не хватало воздуха, в глотку лезла пыль. На какое-то мгновение он потерял сознание. Очнувшись и раздышавшись, он не скоро пришел в себя, не скоро разобрался в обстановке, а поняв, что он жив и над ним голубеет небо, светит солнце, затрепетал от радости. Он отряхнулся и выглянул из полуразваленного окопа. По склону высоты бой все еще гремел. Танки утюжили окопы, били из пушек. Вся высота рвалась и дымилась. Романов вновь приготовился к бою. В ста шагах от него неожиданно показался вражеский танк. Машина ползла медленно. Романов прицелился и выстрелил. Цель была так хороша, и все же он дал промах. Боец задрожал от злости. Он еще дал выстрел и опять промазал. Это было сверх немыслимого. Танк, не меняя направления, шел прямиком. Одно казалось странным: танк не вел огня, не вел боя, держа курс на окоп Уральца. Тот видел, что если танк не свернет ни вправо, ни влево, то непременно пройдет через его окоп. Уралец поглядел на стенки своего окопа, как будто впервые их видел, прикинул, насколько они прочны. Он пожалел, что раньше не догадался подумать об этом. «Выскочу, если что… — смекнул Уралец. — Не допущу до окопа. Подорву». Танк шел все тем же путем. Вот он все ближе и ближе. Уралец стиснул противотанковую гранату до ломоты в суставах и, подпустив танк на десяток метров, метнул гранату. Он не размерил своих сил, и граната перелетела через танк. Вторую гранату не успел кинуть, и танк полез на окоп. Уралец выскочил из окопа и в один мах оказался на вражеской броне.

Сержант Кочетов, находившийся неподалеку, видел всю эту картину. Он не раз бывал в жестоких переделках. Всяких доводилось видеть храбрецов, но такого случая ему не доводилось наблюдать.

— Ай-ай-ай! — восхищался сержант. — Дядя Миша!

Поединок солдата с танком изумил Кочетова. Он смотрел на танк и ждал, чем все это кончится. Танк круто повернул от окопа, пошел в прибалочную отрожину, где скрылся.

К сержанту прибежал связной от Лебедева.

— Командир приказал, — задыхаясь, говорил боец, — уничтожить вражеский десант.

— Какой десант? — удивился Кочетов.

— С танков ссадили. Командир приказал немедленно…

— Есть немедленно!

Вот в такие-то минуты и преображался Кочетов. Он как будто самой природой создан для таких горячих дел. Этим он изумлял дядю Мишу, который в боевом кипении переставал быть самим собой, становясь частицей самого Кочетова.

Дядя Миша «ел» сержанта глазами и четко исполнял его приказания. «Есть, Степа… есть», — отвечал он на приказания сержанта. Спустя две-три минуты пулемет уже стучал с запасной позиции.

Танковый десант под пулеметным огнем плотно прижался к земле. «Этим гитлеровцам не подняться живыми», — подумал Кочетов. И вдруг пулемет вышел из строя.

— Дядя Миша, в пулемете задержка, — откидывая замок, невозмутимо проговорил Кочетов.

Дядя Миша порядком струхнул.

— Немцы близко, Степа, — промолвил он дрогнувшим голосом.

— Вот и хорошо, что близко. Не промахнемся. Я живой рукой. Поднимутся — не торопись. Подпускай поближе — и гранатой… гранатой их…

Гитлеровцы лежали долго. Потом вскочили и побежали. И вдруг в нерешительности остановились. Их, видимо, озадачило молчание пулемета. Но вот раздался окрик офицера, и фашисты кинулись вперед. Чья-то меткая пуля, выпущенная из окопа, сразила офицера. Враги опять залегли в сухой, выжаренный бурьян.

— Что там? — спросил Кочетов дядю Мишу.

— Отдыхают, — еле слышно сказал дядя Миша. — Ты, Степа, поторопись. Неловко дело-то складывается.

— Далеко они?

— Ближе некуда, — с тяжелым вздохом промолвил дядя Миша. — Поднимаются. Бегут!

— В отступ драпанули?

— Ну и камень ты… до шуток ли, Степа?.. Бегут… на нас бегут!

— Ближе подпускай, ближе!.. Бросай!

Дядя Миша развернулся и со злостью кинул гранату.

— Скоро ли ты? — обливаясь потом, спросил он Кочетова.

— У тебя разве дела нет?

Дядя Миша метнул в гитлеровцев вторую гранату, а потом, согнувшись, опустился на дно окопа.

— Чего ты? — встревожился сержант.

— Руку отбили, подлецы. Левую.

— Слава богу, что не правую. Потерпи немного. Как успокоим завоевателей, так сам снесу тебя в полевой госпиталь.