Дорогие мои мальчишки - [17]

Тут взгляд мастера упал на зловещее украшение Капкиной скулы. Он поймал Капку за подбородок, сам пригнулся, поправил очки.

— Батеньки-матеньки! — сказал мастер (это было его любимой поговоркой). — Батеньки-матеньки! Это кто же тебя так, а, Бутырев?

— Никто. Это я сам, Корней Павлович.

— С чего же это ты сам на себя так осерчал?

Капитон мотнул головой, высвободил подбородок и наклонился над станком, сам очень удивившись тому, что еще бы немножко — и у него выступили бы слезы на глазах.

Корней Павлович постоял у станка, отошел было, опять вернулся. Капка видел, что мастер хочет о чем-то поговорить с ним. Корней Павлович, действительно, откашлялся и сказал негромко:

— Я вчера разговор ваш с Дульковым слыхал ненароком, когда за воротами вы с ним схлестнулись. Знаешь, Капа, ты бы сказал ребятам, чтобы по скверному-то не выражались. Иной хороших слов и не стоит, это верно, а язык-то свой марать не след. Мальчики вы еще молодые, разговор должен быть у вас аккуратный. Кто черным словом сóдит, у того язык как помело, весь мусор в душу-то и сгребает. Не надо так…

А потом огромный, все заглушающий рев заполнил пролеты цеха и двор. Это был гудок на обед.

Повалили в столовку. За обедом ребята говорили, как всегда, о военных орденах, о самолетах и о кино. Во всем этом они хорошо разбирались. И каждый успел высказаться с полным знанием дела.

После перерыва мастер собрал всех в пролете и опять сообщил, что урок они получили очень серьезный и особого задания. Тут же он объяснил на образце и по чертежу, какова будет работа.

— Значит, тут так: двойная бороздка пойдет, продольная, будет проходить фрезой с торца четыре миллиметра. А отсюда, значит, нарезная пойдет, на образец втулочка. Гляди сюда… Вот таким манером. А с этого боку получается наподобие уже как мы делали. Всем ясно?

— Корней Павлович, а Корней Павлович! — Капка просунулся под самый локоть мастера, заглянул ему под очки. — Эта деталь на что пойдет?

— А ты не любопытничай. Раз сказал — специальное задание, так лишние вопросы тут уж ни к чему. Понятно?

— Понятно, — протянул Капка, — только очень охота бы узнать. Интересно ведь!

— А мне, может быть, тоже охота вам сказать, да нельзя. Понятно? Сказано раз — нельзя, и шабаш. Боевой секрет, военная тайна. Доверили нашему заводу, сверх задания делать будем, и молчок. Придется, конечно, лишний часик-другой понатужиться.

— Может, на танки пойдет? — не унимался Капка.

— Вполне допустимо, — согласился мастер.

— Или на катюшу?

— Возможное дело.

— А не к самолету, Корней Павлович?

— Мыслимо и так…

А ближе к вечеру пришла на завод не совсем обыкновенная экскурсия. В Затоне узнали каким-то образом, что Судоремонтному заводу поручено особое задание сверх обычной работы. Явились местные старожилы, пенсионеры, ветераны труда, старая затонская гвардия, волгари. Пришли сказать, что они готовы, если надо, подсобить народу. Пришли из Свищевки Егор Данилыч Швырев и Макар Макарович Расшивин. С пристаней заявились Парфенов Маврикий Кузьмич, престарелый Бусыга Михайло Власьевич, Устин Ермолаевич Скоков и сам Иван Терентьевич Яшкин, тот самый, о котором в дневнике Валерия Черепапшина говорилось, что он жил еще при крепостном праве и оглох к моменту изобретения звукового кино. Лет им всем вместе насчиталось бы полтысячи верных. Это были кряжистые, могучие стариканы, ходившие в свое время по всей Волге бурлаками, плотогонами, крючниками и водоливами. Некоторые, например Швырев и Бусыга, плавали кочегарами и механиками, а потом работали по судоремонту или доживали свой век бакенщиками. Затонских стариков сопровождал сам директор Леонтий Семенович Гордеев, за ним, немного отступя, шел Корней Павлович Матунин. Ребята видели, как волнуется мастер. Он то и дело пощипывал коротенькие свои усики, оправлял халат, вынимал клетчатый платок и вытирал вспотевший лоб. Ведь когда-то сам он поступил учеником в ремесленные мастерские Затона, и Михайло Власьевич Бусыга с Егором Данилычем Швыревым были его наставниками.

Старики не спеша, опираясь на палки, шли по цеху. Они останавливались у станков, заглядывали под низок, брали готовые детали, щупали их взыскательными пальцами, близко подносили к подслеповатым глазам, покряхтывали строго.

— В этом пролете мои работают, — застенчиво сообщил мастер.

— Ничего ребятишки подобрались у тебя, Матунин, — признал старик Швырев, — толк будет. Поддерживай, затонские! Вот и нашему делу управка!

Подошли к станку, из-за которого была видна макушка Капки Бутырева

— А это Бутырева, Василия Семеновича, сынок, — представил Капку мастер, — отличается. Видали? На трехшпиндельном уже поставлен!

— Ну-коси прогони разок, — сказал Бусыга.

Мастер Корней Павлович даже заранее вспотел от волнения.

— Давай, Бутырев! Показывай, чему Матунин обучил.

Капка весь покраснел, в ушах стало жарко. Капка вспомнил, как давно уже, когда был он еще маленьким, заходил к ним в воскресенье попить чайку Михайло Власьевич Бусыга. Стол накрывали во дворе, под деревом. Мать наливала почтенному гостю чашку за чашкой — Бусыга один мог выпить полсамовара. А к вечеру отец звал уже сонного Капку, ставил его на стул и, придерживая рукой, чтобы не свалился, приказывал сказать стишок, желая похвастаться перед гостем талантами сына. «Ну-коси», — грубым голосом просил гость. И пятилетний Капка, поглядывая то на сладкий кухен, стоявший посреди стола, то на огромного и страшного гостя, читал: «„Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?..“ Римка, не нашептывай, без тебя знаю… „Ездок запоздалый, с ним сын молодой…“»