Дороги еврейских скитаний - [29]

Уже эти цифры и факты показывают, как подходят в Советской России к решению еврейского вопроса: с нерушимой верой в непогрешимость доктрины, со слегка наивным, расплывчатым, но благородным и чистым идеализмом. Что предписывает доктрина? Создать национальную автономию. Но для того чтобы выполнить этот наказ, евреев нужно сперва превратить в «рядовое» национальное меньшинство наподобие, скажем, грузинов, немцев и белорусов. Нужно изменить неестественную социальную структуру еврейской массы, превратить народ, занимающий первое место в мире по количеству нищих, «получателей американских пособий», попрошаек и деклассированных, в народ с общепонятным лицом. А так как жить этому народу предстоит в социалистическом государстве, нужно весь его «мелкобуржуазный и непроизводительный элемент» окрестьянить и опролетарить. И в конце концов, выделить ему закрытую территорию.

Эксперимент такого масштаба, конечно, невозможно выполнить за какие-то несколько лет. Свобода передвижения пока не очень заметно улучшила положение нищих евреев. И сколько бы их ни переселялось на новооткрытые территории, старые гетто по-прежнему переполнены. При этом, мне кажется, еврейскому пролетарию живется хуже, чем всем остальным. Самыми мрачными впечатлениями я обязан прогулкам по Молдаванке, еврейскому кварталу Одессы. Тяжелый туман нависает здесь над тобой, как судьба; вечер здесь пахнет бедой, восход луны отдает злой насмешкой. Здешние нищие — это не просто обычная городская декорация; здесь они трижды нищие, потому что здесь они у себя дома. В каждом доме помещается пять-шесть-семь крохотных лавочек. В каждой лавке живут люди. Под окном, оно же дверь, стоит рабочий стол, чуть дальше — кровать; над кроватью висят люльки с младенцами; и горе качает их и баюкает. Вот идут с работы здоровенные неуклюжие мужики — еврейские портовые грузчики. Среди своих худосочных, слабых и бледных истеричных собратьев они выглядят чужеродно: словно дикое варварское племя, по ошибке затесавшееся к древним семитам. Все ремесленники работают до глубокой ночи. Из окон сочится мутная желтизна. Эти странные плошки излучают не свет, а какую-то мглу с белесой сердцевиной. Они не состоят в родстве с благодатным огнем. Они души тьмы…

Революция не считает нужным задаться старинным и, в сущности, главным вопросом: образуют ли евреи такую же нацию, как любая другая? или они представляют собой нечто большее — или меньшее? религиозную? родовую? сугубо духовную общность? можно ли смотреть на народ, сохранившийся в течение тысячелетий только благодаря своей вере и особому статусу в Европе, как на обычный «народ», вне зависимости от его вероисповедания? возможно ли в этом конкретном случае разграничение между церковью и национальностью? допустимо ли из людей с наследственной склонностью к умственной жизни делать крестьян? из крайних индивидуалистов — индивидуумов с коллективистским сознанием?

Я видел еврейских крестьян: на тип евреев из гетто они уже действительно не похожи, они сельские люди, но вместе с тем заметно выделяются из крестьянской толпы. Русский крестьянин — это в первую очередь крестьянин и только потом — русский человек; еврейский — в первую очередь еврей и только потом — крестьянин. Я понимаю, что у всякого человека «неотвлеченных понятий» такие слова моментально вызовут ехидное: «Да откуда вы знаете?» Я это вижу. Вижу, что недаром этот крестьянин четыре тысячи лет подряд был евреем, и только евреем. У него древнее предназначение, в его жилах течет древняя, так сказать, ко всему привычная кровь. Он человек умственной жизни. Он принадлежит народу, не имевшему за последние две тысячи лет ни одного неграмотного; народу, который предпочитает газетам журналы; возможно, единственному на свете народу, у которого журнальные тиражи намного выше газетных. И в то время как все остальные крестьяне в его окружении только начинают осваивать грамоту, в мозгу еврея, идущего за плугом, ворочаются мысли о проблемах теории относительности. Для крестьян с таким сложным устройством мозга еще не придуманы земледельческие орудия. Примитивные орудия требуют примитивных голов. А по сравнению с диалектическим умом еврея даже трактор — простая машина. Допустим, еврейские колонии содержатся в порядке и чистоте, приносят прибыль. (Пока таких очень немного.) Все равно это только колонии. Им никогда не стать деревнями.

Я знаю, как на это легче всего возразить: мол, шило, рубанок и молоток еврейского мастерового устроены никак не сложнее плуга. Но подумайте, сколько в работе мастерового личного творчества! Хлеб рождается творческим процессом самой природы. А сапоги человек созидает своим трудом.

Известно мне и другое расхожее возражение: среди евреев, мол, много фабричных рабочих. Но во-первых, большинство из них — это специально обученные мастера; во-вторых, они постоянно питают свой жадный мозг, вознаграждая его за рутинный механический труд интеллектуальными упражнениями, любительским творчеством, политической работой, запойным чтением, сотрудничеством в газетах; в-третьих, именно в России наблюдается, быть может, не столь явный в численном отношении, но постоянный и неуклонный отток еврейских рабочих с заводов и фабрик. Они становятся ремесленниками — обретают пусть не предпринимательскую, но все же свободу.