Дорога, ведущая к храму, обстреливается ежедневно - [15]

— Правда, теперь, — грустно добавляет начальник пресс-службы Минобороны Валерий Гумба, — мы эту историю стали заканчивать так: «А на следующий день Бог делил соседей…»

* * *

Переговоры комиссий завершились успешно — в Гудауту прибыл транспорт с эвакуированными сухумчанами:

— Мой отец приехал наконец — я его не узнал. Это не он, это его трафарет какой-то!

У одной из женщин, Светланы, на рано поседевшей голове маленькие круглые лысинки — грузинские гвардейцы тушили окурки. Плачущие от радости спасения русские старики: «Мы ту войну помним — немец, и то такого не творил!». Их рассказы страшно слушать. В голове не укладывается: грузины — и такое… С августа не решаюсь позвонить тбилисским друзьям — боюсь разочарований, коричневая Чума — вещь заразная. Когда-то в пионерской военной игре «Зарница», чтобы никому не было обидно, воевали не «белые и красные», а «синие и зеленые». Так и сейчас не хочется говорить «грузины и абхазы».

— Не ты одна — даже многие местные растерялись от происходящего, — пожимает плечами Беслан Кобахия. — Приходится порой слышать самоуверенное: «я знаю абхазский народ, я знаю грузинский народ!» Но все эти знания устарели на восемь месяцев. У моего сухумского друга был сосед-грузин, Шота. Когда началась война, мой друг прятался, и Шота тайком принес ему документы и кое-какие вещи. «Где сейчас наши?» — «Наши на Красном мосту». То есть, «наши» — это Шота говорил тогда об Абхазской гвардии. А через несколько месяцев мы узнали, что он убит — и не рядовым, а в чине командира батальона. Значит, так против нас хорошо воевал…

Наверное, все-таки пора признать: нет, да, пожалуй, никогда и не было пресловутой «дружбы народов». Есть лишь дружба между конкретными представителями этих народов. И все равно, самое радостное для меня сегодня — услышать, как на грузинской стороне прячут абхазов, на абхазской — хлопочут за грузин. Да, в военное время бывает всякое, но чаще всего — так:

— У меня сосед — грузин, друзьями с ним не были, но никогда и не ссорились. После всего этого я к нему, конечно, охладел, но я не хочу и не допущу, чтобы его убивали!

* * *

— Первые две жены у меня были русскими. И только на склоне лет, когда сыновья уже выросли, я женился в третий раз — на абхазке. А мама моя, тогда совсем уже старенькая, мечтала о невестке-абхазке, чтобы можно было с ней хоть поболтать — русского-то она почти и не знала. И вот привез я свою молодуху, мама счастлива, а половина моя молчит. Мама решила, что от смущения, начала уговаривать ласково: «Доченька, не стесняйся, поговори со мной!» Тут уж моя сестрица не выдержала: «Да оставь ты ее, она не говорит по-абхазски!» — «Да ведь она же абхазка!» — «Да мать-то у нее русская!». Так мама с горя как брякнет: «Да что же мужики находят в этих русских, что у них — по две „эти штуки“, что ли!»

Русских «абхазских невесток» действительно немало, впрочем, дело тут не только в их бесспорной привлекательности и пикантных особенностях анатомии. У абхазов — маленького народа, стремящегося избежать вырождения, очень строгая экзогамия — запрет на родственные браки. Не могут пожениться не только дальние родственники — а «отдаленность» здесь понимается совсем иначе, чем в России! — но даже и однофамильцы. Найти подходящую пару довольно сложно, поэтому старые холостяки и девы — не редкость (кстати, последние — действительно «девы», здесь с этим строго, потерявшую невинность замуж никто не возьмет). Что греха таить, каждые родители изначально хотели бы «свою», но жизнь все расставляет по-своему:

— Вот, показывали кино «Анна Каренина». А у нас в деревне была своя Анна Каренина: сын двоюродной сестры моей бабушки в начале 60-х служил в России и привез оттуда невесту. Родственники не одобрили, что она русская, женили его на местной красавице, а этой девушке дали в деревне дом, работу — чтобы не обижалась. И они стали жить так: днем он с женой, а ночью идет к своей любимой. И русская девушка не выдержала, однажды ночью зарубила его топором, сложила их паспорта вместе и написала записку: «Не дали вы нам вместе быть на этом свете — мы встретимся на том». Ушла и бросилась под поезд. С тех пор у нас в деревне поняли, что с настоящей любовью ничего нельзя поделать и никогда больше не препятствовали…

А еще в Абхазии терпеть не могут слова «русскоязычный»: «У нас ни слова, ни понятия такого никогда не было! Если говоришь по-русски — значит, русский!»

* * *

Чуть ли не каждое знакомство начинается так: а вот почему Россия («российские журналисты») себя так нечестно ведет?! Чертовски неприятно, но нельзя не признать, что претензии в большинстве своем обоснованы. Раздражает лишь, что любители подобных обвинений сами стараются держаться подальше от линии фронта. Приходится объяснять, что президент Ельцин, министр иностранных дел Козырев, их придворные правозащитники и работники культуры — это далеко не вся Россия. Оправдываться в чужих грехах очень обидно и утомительно. Хорошо еще, что у здешнего народа суровости хватает ненадолго, да и мои августовские похождения смягчали ситуацию.

Наверное, надо просто с максимальной точностью определить для самого себя — зачем ты здесь. Можно ли назвать посторонними людей, которые всего лишь полтора года назад были твоими соотечественниками? Можно ли считать чужой войну, которая расшатывает фундамент твоего дома? Можно ли пренебречь предостережением фронтовика Великой Отечественной Виктора Астафьева: «Чем больше наврешь про войну прошлую, тем ближе сделаешь войну грядущую»?