Дорога в сто парсеков - [40]
Медленно преодолевая инерцию, возникали обрывки представлений. Склеенные впечатлениями, они превращались в мысли. Не сразу, путаясь и переплетаясь, мысли выстраивались и выравнивались. И только тогда в сознании прозвучало: ложь! Девятнадцать лет — это ложь! Зорин совершенно не изменился. Полное бритое лицо, прищуренные глаза, едва заметные морщинки… Все как было!
Садовский покачал головой. Ему казалось, что он говорит.
— Спокойнее, Александр Юрьедич, спокойнее. — Зорин улыбался, скрывая волнение. — Ну, говорите…
— Девятнадцать лет… Девятнадцать лет… — Садовский силился привстать. — Вы… такой… не изменились…
Зорин растерянно улыбнулся, развел руками.
— Понимаете, это потом. Потом. Не все сразу. Я объясню.
— Не удалось… ничего не удалось! — не слушая его, выкрикивал Садовский. — Проказа…
Он поднял к лицу руки. На белой, глянцевой коже не было никаких следов проказы.
— Не понимаю…
Он бессильно откинулся на подушку.
— Прошло девятнадцать лет, — отчетливо, почти по слогам повторил Зорин. — Ваша болезнь излечена. Это было нелегко. Последняя стадия… Девятнадцать лет…
— А вы? — прошептал Садовский. — Вы?
— Мы победили старость, — просто сказал Зорин. — Поэтому я… такой… Старость теперь наступает не скоро.
Садовский закрыл глаза. Потом приподнялся на локтях, посмотрел на Зорина. Спросил беззвучно: — Как?
— Ну, не сейчас, голубчик, не сейчас, — мягко сказал Зорин. Посмотрел в глаза Садовскому, улыбнулся. — Ну, хорошо, голубчик, не волнуйтесь… Понимаете… видите ли, старение организма считалось необратимым процессом. А мы доказали, что процесс этот обратим. Пока ограниченно, но обратим. Вот и все. Нет, нет! Больше ничего не скажу.
Садовский дышал тяжело, с хрипотой. Лег, губы шептали: — Девятнадцать лет… Девятнадцать лет!…
Зорин взял его руку — сухую, холодную.
— А… другое? — еле слышно спросил Садовский. — Девятнадцать лет… Люди…
Зорин понял.
— Да, коммунизм, — он улыбнулся. — Многое изменилось. Вы не узнаете.
— Что? — прошептал Садовский.
Зорин покачал головой.
— Не спешите. Все впереди.
Садовский долго, очень долго лежал, глядя куда-то в пространство. Потом улыбнулся — одними глазами.
Зорин уловил слабое пожатие руки.
В. САПАРИН
ПОСЛЕДНИЙ ИЗВОЗЧИК
Cопки, могучие складки на теле планеты, покрывали все видимое пространство, толпились в хаотическом беспорядке, загораживали горизонт. С левой стороны, прямо по меридиану, шла, не сворачивая ни на шаг в сторону, Большая Полярная Дорога. С воздуха Игорь отчетливо видел, как она перескакивала через пади, ныряла в тоннель, снова появлялась вдали.
Сопка Остроконечная, как и всегда, показалась не сразу, и, увидев ее, Игорь инстинктивно чуть приподнялся в кресле. Чувство нетерпеливого ожидания, знакомое охотникам, рыболовам, любителям природы, охватило его. Вибролет, словно угадав желание седока, взмыл кверху, а затем помчался к Остроконечной со всей скоростью, на которую только был способен.
Прозрачные крылья неутомимо и ритмично вибрировали. Полет был чудесным, и Игорь вновь подумал о том, что управление с помощью биотоков, возникающих в организме человека при одной только мысли о движении, — замечательная вещь: достаточно пожелать лететь — и летишь. Великолепное ощущение!
Жаль только, что это не годится для трансконтинентальных лайнеров.
Едва вибролет очутился над вершиной сопки, как кресло вместе, с седоком повисло в воздухе, а затем, повинуясь желаниям Игоря, принялось описывать круги и зигзаги.
Тех, кого он искал, нигде не было видно.
Наконец на полянке у подножия сопки мелькнуло желтое пятно. Вслед за красавицей тигрицей из зарослей тростника выкатились два огромных полосатых тигренка и принялись возиться на траве.
Кресло опустилось и замерло метрах в десяти над полосатым семейством. Звери, очевидно, привыкли к подобным вещам: во всяком случае безмятежная игра продолжалась. Теперь Игорь мог в свое удовольствие наблюдать за тиграми.
Идея устройства заповедника, которого не касалась бы нога человека, принадлежала Игорю — как-никак биология была его второй профессией. Первая же… Он вздохнул.
Налюбовавшись вдоволь, Игорь, вынув из нагрудного кармана блок-универсал и направив объектив на тигров, стал смотреть на экран. Когда кадр казался ему подходящим, он нажимал кнопку «съемка». Он вел кинолетопись тигриной семьи уже несколько месяцев и полагал, что года через полтора документальный фильм будет готов.
Он уже сунул было блок-универсал обратно в карман, как тот подал сигнал: «Вас вызывают».
— Слушаю, — сказал Игорь.
По самой последней моде он вкладывал блок в нагрудный карман так, что микрофон торчал наружу.
Это давало возможность вести разговор, не вынимая блока.
— Что ты делаешь и где находишься? — спросил веселый голос.
Игорь вынул плоский, из упругой пластмассы, блок и повернул экраном к себе. Рыжие волосы, веснушчатый нос, насмешливые глаза…
Портрет, который он держал в руках, раскрыл рот и сказал: — Наконец-таки ты вынул меня из кармана. Нука, покажись, какой ты. Сто лет не видались.
Игорь повернул глаз объектива к себе.
Рыжий Лешка скривил губы.
— Настоящий стиляга, как говорили в старину. Даже пуговицы «орбис» с радиостанцией внутри. Как будто недостаточно блок-универсала! Игрушки… Серьезные люди не станут баловаться такими пустяками. Ты, кажется, находишься где-то в воздухе. А что внизу? Покажи. Ах, это Голубые сопки! Ну что ж, затея интересная. А где знаменитое тигриное семейство? Вижу, действительно красавцы! Итак, ты в родной стихии — в воздухе и на природе…
