Дорога в Багдад - [21]

У подъезда они тотчас же разошлись. Незнакомец юркнул направо, бродяга налево, где стояла группа полицейских.

— Франц, дайте мне огня,—лениво проговорил бродяга, останавливаясь перед полицейскими и поджидая, пока десяток рук протянутся к нему со спичками.

—В чьей карете приехал Дельсарт—вы не заметили?

— Как же, разумеется,— прошептал полицейский,— в экипаже представителя «Америкен-Гарн».

Пока этот замечательный разговор происходил под покровом ночи, девушка с голубыми глазами, похолодев от ужаса, сидела в глубине кабачка. Ей казалось, что странные полосатые стены сдвигаются, странные полосатые лица расплываются во все стороны, желтый кошачий глаз с потолка бросает на нее целый сноп черно-желтых пронзительных взглядов и джаз-банд взмахивает над нею чем-то вроде хлыста с окровавленными зазубринами. Озноб потряс ее худенькое тельце, она вытянула, перед собой руку, встала и —как подкошенная — свалилась вниз.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, где Сорроу обещает премию любой вечерней газете

Сорроу,  пробормотала девушка, вторично приходя в себя в темной каморке и увидя наклонившееся над ней лицо со Старыми белесоватыми глазами,—что это за место? Кто его держит? Зачем вы здесь? Как вы успели сюда пристроиться?

— Ну, Минни,— сердито ответил Сорроу, приподнимая девушку и похлопывая ее по спине,— это  следовало бы спросить мне, а не тебе. По твоей милости я должен прервать свою слежку, потерять место и выпустить из рук хорошую дичину, не успев даже толком разобрать, чем она пахнет.

— Не ругайтесь, дядя,—ответила Мини,— Я три дня не спала, не ела. Меня вытащив из тюрьмы сумасшедшая английская леди, по имени мистрис Кавендиш, и бросила на перекрестке, окруженную четырьмя шпиками. Эти люди, дядюшка, любят получать суточные. Они Меня гнали, как мышь. Я прикатила  в Вену, чтобы не подвести наших ребят, и свалилась тут поблизости ни жива, ни мертва от голода. По правде сказать, ваше место наводит меня на| размышление. Разговор, который вели эти самые бродяжки...

— Придержи-ка балаболку,— прервал Сорроу, нахмурившись.— Английская леди Кавендиш... это, Минни, интересная история...

Валяй все, что с тобой случилось, по порядку.

Минни Гербель уселась поудобней, скрестила худенькие ручки на животике, что было ее излюбленной позой, и обстоятельно рассказала Сорроу все свой приключения.

— Гм! — разразился наконец Сорроу после долгого молчания.— Кувыркалась под потолком! А бродяги, ты говоришь, вели прелюбопытный разговор?

— Ну да, они интересовались, майором да еще какой-то собакой, про которую узнали, будто она жива.

Сорроу вскочил, как ошпаренный.

— Собака! — пробормотал он взволнованно. — Эге-ге-ге-гe, голубчики! Минни, сиди тут безвыходно и не отворяй, кто бы ни постучался. В шкафу хлеб и колбаса, в углу — корзина с бутылками. Они, положим, пустые, но если опрокинешь каждую из них в глотку, так что-нибудь перекапнет.  С этими утешительными словами он схватил шапку, нахлобучил ее, заложил руки за Спину, и только направился к двери, как Минни сердито преградила ему путь.

— Эй, дядя Сорроу,— шепнула она укоризненно, — вы оставляете меня без всякого разъяснения. Что это за место ? Кто его хозяин?

Сорроу посмотрел на девушку сверху вниз, как глядят на воробья, подскочившего к самому носу, и медленно ответил:

— Что это за место? Кабачок «Кошачий глаз» в городе Вене, па углу Штумгассе, возле Гагенских оврагов. А кто его хозяин? Это, девушка, хотел бы я пожертвовать любой из наших вечерних газет, живущей на премии, в виде хорошенького вопроса своим подписчикам. Смело можно пообещать за разгадку десять Тысяч пар подтяжек, дюжину велосипедов, тринадцать зубоврачебных кресел и даже полное прекращение своей собственной газеты, без всякого страха, что бы хоть одна живая душа могла когда-нибудь разгадать.

Оставив Минни с открытым ртом не столько от смысла этого спича, сколько от необычайности подобного красноречия в его устах, он быстро выбегал из каморки.

Маленькая комсомолка задумчиво покачала головой. Положение вещей начинало ей сильно не нравиться. Прежде всего она заперла дверь, насторожила уши и убавила свету в крохотной газовой горелке. Потом полезла в шкаф и вытащила оттуда огромный кусок колбасы с крохотной корочкой хлеба. Прикинув одно к другому и философски сощурившись, Минни решительно перерезала колбасу пополам, раскрыла ее, спрятала в серединку хлебную корочку и, устроив себе тaким образом бутерброд, хотя и противоречащий всякой теории, но зато отлично согласованный с практикой, запустила, в него обе  половинки челюсти. Съев бутерброд, она перешла к пивной корзине, как вдруг в дверь  раздался тихий и вкрадчивый стук:

«Стучи себе, сколько влезет!» подумала Минни.

Стук повторился.

 Минни преспокойно опрокидывала одну бутылку за другой над собственным ртом и, сев на кровать, слушала стук  точь в точь с таким видом, как если б это была воскресная проповедь социал-демократа. Губки ее сложились в бантик, глаза прищурились, одну прядь волос она положила себе, в рот и прикусила губами.

— Тук-тук-тук!

— А ну тебя!

— Тук-тук-тук!

Неожиданно, как начался, стук прекратился. Минни! насторожилась. За дверью послышались тихие, крадущиеся шаги.