Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна - [23]

Всего обиднее мне то, что Юлька ничего не делает, чтобы помочь мне спуститься по лестнице! Ведь сама звала меня… Так хорошо поет, а какая недобрая девочка!

Кончается мой спуск самым плачевным образом: поскользнувшись, я скатываюсь кубарем с последних трех перекладин. При этом я проезжаю по ним спиной и задом и пребольно об них стукаюсь.

В общем, вид не геройский. Я сижу на полу у подножья лестницы и всхлипываю.

– Ну что ты, что ты плачешь? – говорит Юлькин голосок. – Подойди ко мне.

– Не вижу в темноте… – ною я. – Помоги мне!.. А то я опять упаду…

– Я ж тебе сказала, что не могу! Встань сама с полу и подойди ко мне…

Глаза мои уже немного привыкли к темноте, и я кое-что начинаю различать, тем более что в стакане, поставленном на ящике, плавает в лампадном масле зажженный фитилек.

Всматриваюсь… Я в погребе. В таких погребах продают фрукты, картофель. Но это погреб пустой. Потому-то он и кажется особенно большим. У стены – топчан, на котором, укрытая тряпьем, лежит Юлька. Около топчана – большой опрокинутый ящик – это стол и маленький ящик – стул. Свет от фитилька такой слабенький, что он колеблется от малейшего движения и даже от громкого слова. Потому свет ложится на все полосами – то ярче, то бледнее… В погребе какой-то странный запах. Не могу вспомнить, чем это пахнет… – Ну как, успокоилась? – спрашивает Юлька.

И такой ласковый у нее голос, что я вот именно сразу успокаиваюсь!

Я разглядываю Юльку. Она тоже в упор и очень пристально всматривается в меня. У Юльки очень бледное лицо, такое серьезное и неулыбчивое, какое не часто увидишь даже у взрослых. Темные волосы острижены, как у мальчишки. Очень темные тоненькие, словно нарисованные, брови над серыми глазами. И очень пряменький нос, тоже какой-то серьезный и даже требовательный. На бледной щеке – большая темная родинка. Я принимаю ее за муху и даже протягиваю руку, чтобы ее согнать!

И тут Юлька в первый раз улыбается. Так весело, так светло улыбается, что и мне становится веселее.

– Это не муха! – показывает она на свою родинку. – Ее согнать нельзя: не улетит.

Юлька улыбается еще шире. Становится видно, что два передних зуба у нее надеты друг на друга «набекрень».

В общем, Юлька нравится мне страшно. Кажется, и я ей тоже довольно нравлюсь.

– Садись! – показывает она мне на маленький ящик. – Как ты сюда попала?

Я рассказываю про пьяного рыжего вора, как он кричал: «Отдавай портмонет!» (я умалчиваю о том, что он при этом называл меня еще и дурой), как я его испугалась и сейчас еще боюсь: вдруг он во дворе подкарауливает меня?

– Не… – успокаивает меня Юлька. – Это рыжий Вацек. Я его знаю, он к нам ходит. И вовсе он не вор, просто пугает, и то только когда выпьет.

Чем здесь все-таки пахнет? У Шабановых пахнет главным образом едой: «Кушайте, кушайте, самое важное в жизни – побольше кушать!» От папы пахнет лекарствами, всего сильнее карболкой: «А ну-ка, ну-ка, кто тут болен, я сейчас посмотрю!» От нарядных дам пахнет духами. От Юзефы – кухней… Чем же это пахнет здесь, в погребе у Юльки? Здесь пахнет затхлостью, нежилью. Вспомнила, вспомнила! Так пахнет от нового платья или белья, только что принесенного портнихой или белошвейкой. Мама всегда просит Юзефу повесить эти новые вещи на балконе, пока у них не выветрится запах.

«А чего ж там запах! – удивляется Юзефа. – Звестное дело, не енаральша шила: бедностью пахнет…»

В погребе, где живет Юлька, пахнет бедностью.

– Хочешь, я тебе картинки подарю? – Я протягиваю Юльке заветный лист с «Ромео и Джулией».

Юлька цепенеет от восторга.

– Матерь Божия! – качает она головой, как взрослая. – Какие красивые люди! И как одеты!

Я объясняю Юльке, что это надо вырезать ножницами – осторожненько, в точности по рисунку! – наклеить фигурки на картон и играть с ними.

– Не… – Юлька отдает мне лист.

– Ты не хочешь?

– А где я тот картон возьму? И еще клей…

– Ну, хочешь, я дома все вырежу, наклею и принесу тебе… Хочешь?

Юлька смотрит мне в глаза пристально, очень грустно:

– Не… Не придешь ты… Все говорят: приду, принесу… И никто не приходит! Мама говорит: кому весело с калекой? – С калекой? – переспрашиваю я.

– Ах да, ты не знаешь… – спохватывается Юлька. – Ну вот, смотри!

Юлька отбрасывает в сторону тряпье, которое служит ей одеялом. При неверном, полосатом свете ночника я вижу Юлькины ноги. Конечно, это ноги. На них пальцы с ногтями, подошвы, всё как у людей, и все-таки – ах, что это за ноги! Никогда я таких не видела. Худые, тонкие, как макароны, на щиколотках круглые опухоли, как браслеты, а коленки выпячены вперед и в стороны, словно вывихнуты.

Я невольно подбираю ближе к себе мои собственные ноги. Как-то неловко, что они здоровые, могут бегать…

– Ты ходить нисколько не можешь? – спрашиваю я тихо, словно боюсь разбудить или потревожить горестные ноги Юльки.

– Не… Нисколько!

– Это такая болезнь, да? – догадываюсь я.

Но Юлька отвечает строго, словно повторяя слова кого-то очень умного, очень уважаемого:

– Нет. Не болезнь. Ксендз Недзвецкий говорит: это Бог меня наказал.

– За что?

– Не знаю. Разве люди могут понимать то, что делает Бог? Ксендз Недзвецкий говорит – надо молиться утром и вечером: «Боженька, Боженька, верни мне ноги!» И дома молиться, и в костеле.