Дорога свободы - [7]

Так было в старое время. Сейчас, в 1867 году, в Карвеле больше не возделывали хлопка. Говорили, что Дадли Карвел живет теперь в Чарльстоне, но толком никто не знал. Говорили также, что двое его сыновей были убиты во время войны. Из-за долгов, из-за неуплаты налогов плантация оказалась в том странном переходном состоянии, в которое попало большинство крупных южных поместий. Говорили, что теперь она принадлежит государству, но говорили ведь и то, что каждый бывший раб на Карвеловской плантации получит от государства сорок акров земли и мула в придачу. Такие слухи распространялись, как лесной пожар, но что, собственно, надо делать, никто точно не мог сказать. Несколько раз из Колумбии приезжали какие-то белые, ходили по плантации, все осматривали, потом уезжали обратно.

Тем временем освобожденные рабы жили на прежнем месте. Многие прожили там всю войну — возделывали землю, смотрели за плантацией. Другие, как Гидеон, ушли в федеральную армию. Третьи убежали и скрывались в болотах. Но даже теперь, после освобождения, большинство оставалось на месте. Не только потому, что боялись жестоких кар, которыми плантаторы грозили беглецам, но еще больше потому, что им некуда было итти. Тут был их дом, тут была их родина — другой они не знали.

Последнее поколение Карвелов жило большей частью в Чарльстоне, бросив плантацию на надсмотрщиков. Как-то раз, на третьем году войны, Дадли Карвел приехал в имение, а уезжая, запер дом на замок и забрал с собой всю домашнюю прислугу. Последний надсмотрщик удрал в шестьдесят пятом году, и с тех пор рабы жили одни. Хлопок они перестали выращивать: хлопок идет на продажу, а они не знали, ни как за это взяться, ни для чего это им нужно. Они сеяли в низинах рис и кукурузу, сажали овощи в садах; у них были свиньи и куры; этим они кормились. Им повезло, им жилось лучше, чем другим освобожденным рабам. Трижды отряды южной армии проходили через плантацию и грабили все дочиста; но негры ухитрились кое-как пережить это голодное время. Озлобленные поражением солдаты убили всего четверых — сущие пустяки по сравнению с тем, что творилось в других местах.

А теперь откуда-то — бог весть откуда — пришел приказ: кто-то, кого называли Конгресс, повелевал освобожденным рабам явиться в город и голосовать. Что это значит, никто не понимал, и толков было без конца.

Марк первый увидел Гидеона, когда тот возвращался домой после голосования; и он на всю жизнь запомнил, как это было. Он, Аксель Крайст и еще несколько мальчиков играли на склоне холма, на котором стоял господский дом. Если подняться повыше на холм, то видна была дорога, уходившая в солнечную, пыльную даль; ее видно было мили на две вперед. Для них эта дорога была дверью в никуда. Говорили, правда, что если пойти по ней и итти долго, долго, то придешь в Колумбию; но мало ли что говорят!.. Для Марка и его приятелей дорога уходила прочь — и все; почему она непременно должна куда-то приводить?

Четыре дня тому назад Гидеон и брат Питер собрали всех мужчин, которым уже исполнилось двадцать один год. Часто это было нелегко определить, ибо откуда человеку знать, двадцать ему лет, или двадцать один, или двадцать два? Годы не сосчитаешь, как цыплят или яйца, это можно только примерно сообразить. Брат Питер старался припомнить всех маленьких черных младенцев, которых ему довелось крестить, разбирал, кто раньше родился, кто позже, и, наконец, после великого шума и споров, он отделил, по его выражению, коров от телят. Двадцать семь человек должны были отправиться голосовать.

— А как это — голосовать? — С этим вопросом все обратились к Гидеону.

Марк находил вполне естественным, что ответа ждут от Гидеона. Если речь шла о смерти или о боге — спрашивали брата Питера, но обо всем остальном — насчет посевов, насчет болезней — всегда спрашивали Гидеона.

А теперь они возвращались после голосования. Вдали, на пыльной дороге, за добрых две мили от дома, Марк различил кучку темных фигур, двигавшихся не спеша, державшихся вместе, как и -подобает добрым соседям. Он пустился по склону с криком: «Идут! Идут! Ура!»

Остальные мальчишки помчались вслед за ним. Они подняли такой визг, что слышно было за милю, и взрослые всевыбежали из хижин посмотреть, что случилось. Рэчел подумала, что кого-то зарезали, и ей пришлось дать Марку несколько хороших шлепков, прежде чем она добилась от него толку.

— Идет? Кто там идет?

— Папа.

— Гидеон? — переспросила сестра Мэри, а кто-то воскликнул: «Слава богу!», выразив этим чувства всех остальных. Это голосование было загадкой; в нем, возможно, таилась опасность. Все мужчины ушли, а для оставшихся женщин время тянулось медленно и тоскливо, тем более, что никто не знал, что же это за штука, голосование. Они жались друг к другу — никогда еще они не были так дружны, — и догадки их о том, что такое голосование, с каждым часом становились все нелепее и фантастичнее.

Теперь все они стояли, заслонив глаза ладонью от солнца, и смотрели вдаль на дорогу. И ведь верно — мужчины возвращались; вон они идут, тащатся еле-еле, устали, видно, за долгий путь, но это они, целы и невредимы! Все, кто умел считать, принялись их пересчитывать: выходило, что все тут. Рэчел уже узнала Гидеона — вон он, громадина!