Дорога свободы - [68]

— Вот как обстоит дело, господин президент.

Наступило долгое молчание. Затем Грант спросил беззвучным голосом:

— Почему вы не расскажете об этом в Конгрессе?.

— Потому что у меня нет в руках оригинала, потому что, хотя я сам готов поклясться на целом десятке библий, что это истинная правда, настоящих улик я не могу представить. Какую цену имеет показание старого негра, простого слуги, если ему будет противопоставлено показание законно избранного президента Соединенных Штатов? Если я выступлю в Конгрессе и расскажу то, что сейчас рассказал вам, кто мне поверит? Десять южных депутатов — культурные, образованные люди, завопят: «Линчевать этого наглого негра, этого бесстыдного лжеца!»

— А почему я должен вам верить?

— Потому что все будущее нашей страны поставлено сейчас на карту. Потому что, когда мы делали революцию, когда мы сражались в гражданской войне, мы шли путем чести и путем славы, и все благородные люди, жившие до нас, шли плечо к плечу с нами, и лица наши были обращены к богу. Слышите вы меня, господин президент? А теперь мы готовимся сойти с этого пути; отныне лица наши будут обращены во тьму. Надолго ли, господин президент? Сколько еще людей должны будут отдать свою жизнь, прежде чем наше правительство станет правительством народа, для народа, во имя народа?

— Вы преувеличиваете... — начал Грант.

— Нет.

Грант тяжело поднялся со стула. Свет от лампы упал на его согбенные плечи, на его руки, опиравшиеся на край стола. Минуту он смотрел в глаза Гидеону, потом оттолкнулся от стола и сердито прошелся по комнате.

— Это все? — спросил Гидеон.

— Что я могу сделать? — крикнул Грант, круто поворачиваясь к нему. — Даже если это правда, весь этот дикий бред, все эти нелепые сказки, что вы рассказывали, даже если это правда, то что же я-то могу сделать?

— Все можете. Вы еще президент. Обнародуйте эти сведения. Созовите завтра пресс-конференцию. Найдутся газеты, у которых хватит смелости это напечатать. Пусть Хейс докажет ложность этого обвинения. Вскройте этот гнойник, пусть народ увидит. Он будет знать, что делать.

Мы не так уж малодушны, мы, американцы, мы не так тупы. Мы уже один раз потрясли мир. Мы сделали много зла, но добра мы сделали больше. Обратитесь к Конгрессу, потребуйте, чтобы вам сказали правду...

Грант покачал головой. — Гидеон...

— Трусите? — закричал Гидеон. — А что вам терять? Те, кто еще помнит, как вы вели нас к победе, те все вас поддержат. А остальные... — Голос Гидеона замер.

Он сложил бумаги и спрятал их в карман.

— Ладно. Я ухожу.

Еще долго после ухода Гидеона Грант сидел за столом, опустив голову на руки, глядя на затворенную дверь.

Гидеон едва не опоздал. Поезд уже подошел к дебаркадеру. Гидеон еще издали увидел Джефа: рослый, широкоплечий молодой человек, точно зеркальное отражение самого Гидеона, стоял на перроне, засунув руки в карманы, с двумя ковровыми чемоданами у ног. Им не пришлось призывать на помощь воспоминания, им не нужно было искать прежний облик в изменившихся чертах: они посмотрели друг на друга и узнали друг друга; каждый стал на несколько лет старше, но сходство между ними от этого только усилилось. Они сошлись, пожали друг другу руки. Гидеон проглотил комок, подступивший ему к горлу. Джеф расплылся в улыбке и положил руку на плечо отцу.

— Ну и великан же ты, — сказал он.

— Ты тоже не маленький.

— Но ты меня узнал.

— Да. Я очень рад, что ты приехал.

— Я тоже.

Гидеон нагнулся взять чемоданы.

— Я понесу, — сказал Гидеон. — Один — ты, другой — я.

— Хорошо, — улыбнулся Джеф. Он оглядел Гидеона с головы до ног, мельком, но так, что Гидеон почувствовал на себе его одобрительный взгляд. Они стояли рядом, двое рослых мужчин, и все их движения были сдержанны и неуверенны, каждый, после столь долгой разлуки, старался приладиться к другому, к его жестам, его мыслям, его желаниям. Они прошли по платформе, потом через вокзал, и Джеф вдруг спросил, — немного виновато, потому что забыл спросить об этом сразу: — А как мама?

— Ничего, — сказал Гидеон. — Стареем понемножку.

— Ты ничуть не постарел, — сказал Джеф.

Гидеона ждал кэб. Оба сели, с трудом втиснув в узкую коробку экипажа свои большие, длинноногие, длиннорукие тела. В воздухе плыл снег, словно белая рыбачья сеть. — Как странно, — сказал Джеф, — я привык думать, что в Вашингтоне тепло. Я ведь никогда здесь не бывал... — Да, правда, ты ведь здесь не бывал, — ответил Гидеон, думая о всех годах, которые сам он провел здесь, за время которых этот нескладный, напыщенный город на Потомаке успел стать неотъемлемой частью его жизни. Лошадь тронулась, звонко цокая подковами.

— У меня тут свой домик, — сказал Гидеон. — Купил два года назад...

— А мама?

— В прошлом году пожила со мной немного. Но ей больше нравится в Карвеле.

— Вы сохранили старое название? Все еще Карвел?

— Ну да... — Гидеон слегка удивился. — Нам и в голову не приходило его менять. Тебе не тесно? — Чемоданы упирались им в колени.

— Мне очень удобно, — сказал Джеф.

— Ты, наверно, голоден?