Дорога соли - [13]

От матери-француженки я унаследовала довольно смуглую кожу. В одиннадцать лет меня отдали в частную школу. Я оказалась среди бледненьких, золотисто-розовых девочек и промучилась там до шестнадцатилетнего возраста. В самый чувствительный период формирования личности я всегда ощущала себя лишней. Девчонки меня постоянно дразнили за то, что я не такая, как все, смеялись над темной кожей моих рук, над волосами, черными и жесткими, как проволока. Я терпеть их за это не могла, но очень скоро начала ненавидеть себя. Грудь у меня стала расти и развиваться гораздо раньше и быстрей, чем у моих сверстниц, как и темный треугольник волос, который тоже рано стал отрастать между ног. Менять одежду в раздевалке я стала подальше от всех, где-нибудь в темном углу, отвернувшись к стенке. Я последней выходила на спортивную площадку, принимала душ, стала морить себя голодом и получала удовольствие, видя, как пропадают мои округлости. Довольно долго никто ничего не замечал, ни одна живая душа, не считая Ив, а она полагала, что худоба не проблема, сейчас это модно. Однажды на кухне я почувствовала на себе чей-то внимательный взгляд, обернулась и увидела, что на меня смотрит отец.

— Как, однако, ты исхудала.

Я неопределенно кивнула в ответ. Мне было тринадцать лет. Я чувствовала неловкость и не хотела разговаривать на эту тему.

— Понимаешь, это не совсем хорошо. Тощие женщины… — Он скорчил рожицу. — Да, они непривлекательны. Ты очень красивая девушка, женщина, совсем юная. Ты не должна стыдиться того, что Бог дал тебе, — своего тела.

Его слова меня напугали. Мне еще никто не говорил, что я красивая. Сама я так о себе не думала никоим образом. Но это сказал мой собственный отец, и доверять ему не стоило. Все родители считают своих детей красивыми, разве не так?

Теперь я поднесла ладонь к лицу и наблюдала этот жест в зеркале. Красивая. Я довольно долго не считала себя особенно привлекательной, но отражение говорило мне нечто другое. Лицо мое так и сияло в зеркале. А все потому, что на мне был амулет. Он озарял меня своим светом.

Не помню, чем я занималась остаток дня. Может, смотрела телевизор, а может, ко мне вернулась и мстительно набросилась на меня головная боль. Но я не забыла, что, закрыв глаза, снова увидела яркие картины. Перед внутренним взором проходили чужие, незнакомые мне ландшафты. В какой-то момент с отчетливостью галлюцинации я увидела лицо девушки с черными смелыми глазами. Она тронула меня за руку, словно хотела что-то сказать, а я не обращала на нее должного внимания. Незнакомка снова и снова звала меня по имени.

Правда, имя это не имело никакого отношения к моему настоящему. Совершенно незнакомое и чужое, оно звучало как бессмысленный набор каких-то повторяющихся слогов. Я напряглась, чтоб лучше слышать. Мне показалось, будто кто-то говорит со мной, рассказывает какую-то историю, но понять ее я никак не могла…

Глава 5

Высоко над горной долиной под деревом сидела девушка и пристально вглядывалась в окружающую местность. Необычное лицо с прямым носом, дерзкими черными глазами и твердым подбородком поражало силой и энергией. Ее нельзя было назвать хорошенькой, да никто и не называл ее так, никто не уподоблял ее таким возвышенным вещам, как луна, например, столь изящным и хрупким, как осенняя паутинка или красивая маленькая певчая птичка, множество которых порхало в сумеречном воздухе. Мужчины, без особого успеха пытавшиеся ухаживать за ней, чаще сравнивали ее с дикими верблюдицами и буйными ветрами пустыни — словом, с вещами стихийными. В своих нескладных виршах они выражали робкую надежду обуздать девушку и тщетно старались подыскать рифму к ее имени — Мариата. Она же платила им за внимание стихами колкими, как песчаная буря, и столь же обидными. Очень скоро воздыхатели от нее разбежались.

Некоторое время она сидела неподвижно, глядя куда-то вдаль, словно хотела рассмотреть нечто недосягаемое. Там, на гребне скалистой вершины, росло дерево. Гора Базган, давшая название племени, в котором она теперь жила, виднелась на горизонте неясно, словно туманный призрак. На высоте воздух был прохладен, пахло диким тимьяном и лавандой, но присутствие пустыни за холмами все равно ощущалось отчетливо.

Наконец она сбросила с себя оцепенение, наклонилась и что-то написала палочкой на песке под ногами. Но тут на щеку ей села муха, потом другая, и вдруг налетела целая туча тварей, переливающихся всеми цветами радуги. Девушка взмахнула рукой, отгоняя их.

— Будьте вы прокляты!

Какая польза от этих мерзких насекомых, летающих всюду без толку, надоедливо жужжащих и мешающих людям? Их ведь так много, целые тысячи вечно вьются над едой, животными и детьми. Воистину, если бы Всевышний был женщиной, в мире не осталось бы ни одной мухи. Ей почудилось, что она слышит голос матери, которая всегда бранила ее за это: «Мариата, что ты такое говоришь! Побойся Бога!»

Но мать ее умерла, и в доме тетки, сестры отца, она совсем чужая. Мариата вздохнула и снова сосредоточилась: она сочиняла стихотворение, которое то возникало в голове, то бледнело и таяло. Замысел только начал облекаться в слова, как вдруг послышались чьи-то шаги. Кости и прах! Она отпрянула в тень. Если ей помешают, то стихотворение испарится, как плевок на горячем камне. Если получится хорошо, Сарид заплатит деньги. Когда вернется странствующий кузнец, она купит серьги, которые так пришлись ей по душе. Это ее первый заказ. Главное, чтоб получилось, а там пойдут и другие. Унизительно, конечно, работать за плату, но, как это ни противно, она теперь зависит от милости других людей. Ее тетка Дассин, да и прочие женщины племени кель-базган не оказывают ей должного уважения, помыкают ею. Такого никак не заслуживает человек ее происхождения. Подумать только, они хотят, чтобы она своими руками доила коз — привязывала их голова к голове и дергала за титьки! Мерзость какая! Ведь всякому известно, что такую работу прилично выполнять только икланам.