Дорога скорби - [39]

— Есть, сэр, инспектор.

Он рассмеялся.

— Засадим поганца обратно за решетку.

В четверг я поехал встретиться с герцогиней из Шропшира, для которой в прежней своей жизни выигрывал призы. У нее даже был мой портрет верхом на ее любимой лошади, но я уже не был ее любимым жокеем.

— Да, конечно, Эллис был здесь всю ночь, — подтвердила она.

Невысокая, тонкая — и поначалу нелюбезная, она провела меня через украшенный доспехами холл своего продлеваемого сквозняками старого дома в гостиную, где до моего приезда смотрела по телевизору скачки.

Входную дверь мне открыл старый слуга, страдающий артритом, который заковыляют посмотреть, дома ли ее милость. Ее милость вышла в холл с явным намерением избавиться от меня как можно скорее, но затем смягчилась, ее былая доброжелательность ко мне вынырнула на поверхность, как забытая привычка. Стипль-чез на три мили кончаются, жокеи бок о бок летели к финишной черте, лошади устали и старались изо всех сил, скачка для тех, кто нес меньший вес, подходила к концу.

Герцогиня приглушила звук, чтобы не мешал разговору.

— Я не могу поверить, Сид, — сказала она, — что вы обвинили Эллиса в таком отвратительном преступлении. Я знаю, что вы с Эллисом много лет были друзьями. Это знают все. Я считаю, что он нехорошо обошелся с вами в телепередаче, но, знаете, вы сами напросились.

— Но он был здесь?.. — спросил я.

— Конечно. Всю ночь. Было пять часов или чуть позже, когда все начали разъезжаться. Оркестр еще играл... Мы все позавтракали...

— Когда начались танцы? — спросил я. — Начались? Приглашение было на десять часов. Но вы же знаете, как это бывает. Было уже одиннадцать, когда прибыло большинство гостей. В три тридцать был фейерверк, потому что по прогнозу позже обещали дождь, но всю ночь стояла ясная погода, слава Богу.

— Эллис попрощался, когда уезжал?

— Мой дорогой Сид, в эту ночь здесь было почти три сотни человек!

— Так вы не помните, когда уехал Эллис?

— Последний раз я видела его, когда он танцевал с этой неуклюжей девицей Рэйвен. Бросьте, Сид. Я говорю с вами ради добрых прежних дней, но вы только вредите себе.

— Возможно, нет.

Она коснулась моей руки.

— Я всегда буду рада видеть вас, на скачках и так далее.

— Спасибо, — сказал я.

— Да. Будьте так добры, выйдите сами. У бедного старого Стоуна разыгрался артрит.

Она включила звук, чтобы посмотреть следующий заезд, и я ушел.

Неуклюжая девица Рэйвен, которая танцевала с Эллисом, оказалась третьей дочерью эрла. Сама она укатила в Грецию на чью-то яхту, но ее сестра (вторая дочь) утверждала, что Эллис танцевал после этого с десятком других и не мне, Сиду Холли, упрекать его в этом.

Я поехал встретиться с мисс Ричардсон и миссис Бетани, совладелицами Винвардского конезавода, где и обитал пострадавший жеребец, и, к своему смущению, обнаружил там Джинни Квинт.

Все три женщины находились в офисе, который располагался отдельно от одноэтажного жилого дома. Грум, выводивший годовалого жеребенка, безразлично указал мне дорогу, и я подъехал к розоватому кирпичному зданию, не испытывая никакого удовольствия от своей миссии, но и не ожидая торнадо.

Я постучал и вошел, как принято в подобных офисах, и оказался среди обычного нагромождения столов, компьютеров, факсов, настенных диаграмм и груд бумаги.

Прежде чем поехать сюда, я хорошо поработал, поэтому опознал мисс Ричардсон в высокой крупной женщине с седеющими короткими кудряшками, в твидовом жакете и поношенных брюках. Лет пятьдесят, определил я, к людям относится презрительно. Миссис Бетани, пониже ростом, была менее властной копией мисс Ричардсон и пользовалась репутацией человека, который готов всю ночь провести в стойле жеребящейся лошади и привязанность которой к лошадям удерживала на плаву все это хозяйство.

Этим женщинам не принадлежали ни два жеребца (они были собственностью синдиката), ни кобылы — Винвардский конезавод был чем-то средним между платной конюшней и племенным хозяйством. Они не могли допустить, чтобы несчастье с жеребенком испортило им репутацию.

Джинни Квинт, сидевшая за одним из столов, в гневе вскочила, едва я появился на пороге, и обрушила на меня накопленный вулканический поток словесной лавы, от которого ноги мои приросли к полу, а язык присох к небу.

— Я верила тебе. Он умер бы ради тебя.

Я чувствовал, что мисс Ричардсон и миссис Бетани выслушивают все это в изумлении, не зная, кто я такой и что я сделал, чтобы заслужить такую встречу, но видел я только Джинни, чья долгая привязанность ко мне превратилась в ненависть.

— Ты собираешься выступить в суде и попытаться отправить своего лучшего друга в тюрьму... уничтожить его... свалить... растоптать... Ты предаешь его. Ты недостоин жить.

Эмоции неприглядно исказили ее мягкие черты, слова летели плевками.

Ее собственный сын сделал это. Ее золотой обожаемый сын. В конце концов он сделал из меня предателя, который может обойтись без поцелуя.

Я не сказал абсолютно ничего.

Я ощущал, — сильнее, чем обычно, — горькую уверенность в том, что возмущаться бесполезно. Связанный тайной следствия, я не мог защищаться, особенно потому, что пресса была склонна цепляться к моим возмущенным протестам и клеймить их «хныканьем», «скулежом» и «пожалуйста, учитель, он первый начал...».