Дорога на Компьен - [4]

— Добрая моя Оссэ, мне радостно думать, что вы рядом, помнить, что вы сидите в своем тесном алькове и записываете все, что происходит. Фигурирую ли я в этих ваших записках? А король?

— Вы — основная их тема. Иначе и быть не может.

— Да, наверное, это так. Но о чем я думаю? Я должна переодеться. Сегодня мне предстоит занимать короля в Беллевью. Скорее...

И тут маркизой вновь овладел сильнейший приступ кашля. Она поднесла ко рту платок, когда приступ кончился, маркиза в изнеможении откинулась на кушетку, а мадам дю Оссэ взяла у нее из руки запятнанный кровью маленький кусочек муслина.

Обе они не произнесли по этому поводу ни слова — это была тайна, известная лишь им двоим, но обе понимали, что долго таиться от остальных им вряд ли удастся. Маркиза вдруг развеселилась:

— Скорее! — воскликнула она. — Времени почти не осталось. Я должна отправляться в Беллевью, встречать моего короля!

КОРОЛЕВСКОЕ СЕМЕЙСТВО

От маркизы Луи отправился в свои малые апартаменты, которые он построил для себя в Оленьем парке. Там он мог наслаждаться одиночеством, там он мог заниматься любимыми делами, и только там он был способен осуществить одно из своих самых настоятельных желаний — разделить Луи де Бурбона и Людовика Пятнадцатого.

Ах, если б только он мог избавиться от меланхолии! Жизнь уже не могла предложить ему ничего интересного: все тот же круг церемоний и обязанностей, все те же развлечения и праздники, столь похожие друг на друга, что он уже не мог ничего из них и припомнить.

Ему сравнялось сорок — не такой уж значительный возраст, однако он чувствовал, что от жизни ему больше нечего ждать.

Он устал, ему было тоскливо, и лишь немногие могли избавить его от тоски. Безусловно, к числу этих немногих принадлежала и маркиза. Еще Ришелье, который не уставал его изумлять, его дочь Аделаида, такая необузданная и непредсказуемая, и его дочь Анна Генриетта... Нет, пожалуй, к ней он испытывал жалость — она была такой хрупкой и столь же меланхоличной, как и он сам.

Бедная Анна Генриетта, она все еще оплакивала своего потерянного возлюбленного  Чарльза Эдуарда Стюарта. Нет, конечно, было бы безумием дозволять подобный брак, однако каждый раз при виде Анны Генриетты он чувствовал укоры совести. Вот почему он и избегал встреч с нею — он не любил, когда его совесть что-нибудь тревожило.

Сейчас его больше занимала Аделаида. Ей было восемнадцать, она все еще была по-детски хорошенькой, и он забавлялся, слушая ее рассуждения о государственных вопросах. Она взаправду полагала, что имеет на короля большое влияние, — наверное, поэтому она так его и любила. Действительно любила — как ему рассказывали, при ней никто не смел делать в адрес короля никаких критических высказываний. Услыхав подобное, она впадала в ярость и кричала: «В подземелье негодного!»

При дворе подозревали, что у непредсказуемой и агрессивной Аделаиды не все в порядке с психикой. Да и вообще задавались вопросом: неужели король хотел бы, чтобы его дочери оставались старыми девами? Анне Генриетте уже двадцать три, Виктории — семнадцать, Софи — шестнадцать, тринадцать лет Луизе Мари, да еще восемнадцатилетняя Аделаида — все дочки вошли в брачный возраст, однако король не предпринимал в этом направлении никаких шагов.

Были и такие, которые с подозрением поглядывали на взаимоотношения короля с дочерьми — особенно с Аделаидой, столь явно и страстно влюбленной в отца. Но король не обращал на слухи никакого внимания — ему было все равно, что говорят о нем при дворе и особенно в этом гадком Париже, который разлюбил его с тех пор, как король перестал в нем бывать.

Ему просто нравилось, что дочери оставались при дворе. Было приятно наблюдать, с какой любовью они относились к нему и с каким пренебрежением к матери.

О, он прекрасно сознавал, что вокруг него плетутся интриги, но нисколечко против них не возражал — его это даже развлекало.

Единственный, кто его раздражал, — дофин, наследник. И король, и наследник находились под определенным влиянием партии иезуитов, но наследник был уж слишком праведным.

Дофину был двадцать один год, это был довольно несимпатичный толстяк, и просто удивительно, как он мог завоевать такую безоговорочную любовь обеих своих жен — нынешней, Марии Жозефины, и первой жены, Марии Терезы Рафаэлы, которая умерла родами.

Луи предвидел, что со временем дофин станет для него серьезной проблемой. Если он собирается так уж серьезно поддерживать иезуитов, а через них — церковь, в стране могут возникнуть трения. Дело в том, что церковь традиционно выступала против парламента — началось это еще в 1713 году, когда Папа Климент XI издал буллу Unigenitus, а в 1730 году государство подвергло ее резкому остракизму.

Но Луи предпочитал не задумываться о проблемах, которые могли возникнуть в будущем, — он жил сегодняшним днем.

И все же он не мог отогнать мысли о семье — нет, не о королеве. Теперь он редко о ней вспоминал — она давно ему надоела. Их брак вообще вызвал в свое время удивление всей Европы: нищая дочь польского короля-изгнанника и абсолютный правитель одной из величайших стран. Но в те первые годы он ее любил — ведь ему было всего пятнадцать лет, и она была его первой женщиной. Она родила ему десятерых детей, из них выжили семеро, так что оба они сполна выплатили свой долг стране и могли больше не беспокоиться друг о друге. Пусть она живет как хочет — скучно, уныло проводит время за любимыми занятиями, казавшимися ему инфантильными: игрой на клавесине и живописью. Она создала свой собственный двор из особ таких же унылых и благочестивых, как она сама.