Дорога на Элинор - [13]

Отдых, безусловно, необходим, но длительный отдых расхолаживает, приводит к результатам, прямо противоположным тем, какие ты ожидаешь. Знакомый физик-теоретик говорил как-то, что отдых, превышающий неделю, выбивает его из колеи на целый месяц — приходится заново вводить себя в состояние мыслительной активности, без которого невозможно придумать ничего вразумительного. Писательство, по мнению Терехова, от работы физика отличалось разве только способом интерпретации фактов. Научная логика не совпадает с логикой житейской, вот и вся разница. А так одно и то же — физические эксперименты аналогичны жизненным, наблюдения за метеорами и какими-то там квантовыми частицами сродни наблюдениям за характерами и поступками, и обобщать писателю приходится практически так же, как физику, создающему единую теорию из разрозненных сведений.

Три дня отдыха — и следующий роман ждал, когда Терехов приложит, наконец, к нему свою руку.

Сейчас все было иначе. Третью неделю после того, как подмена рукописи была обнаружена, Терехов не находил себе места, по утрам занимался никчемной деятельностью — перечитывал написанное прежде, днем бродил по окрестным улицам, не уходя от дома слишком далеко — почему-то ему казалось, что он потеряется в городе, знакомом с молодости, улицы, по которым он тысячи раз ходил в обеих направлениях, казались ему чужими, он замечал то, что не бросалось в глаза прежде, и удивлялся этим открытиям — на Вавилова, где, по идее, ему был известен каждый камень и каждая выбоина в асфальте, Терехов обнаружил небольшой садик во дворе за мрачно-зелеными металлическими воротами. Садик был чахлым — три поникшие липы и пыльный куст, — но между деревьями стояла скамья с наполовину выломанным сиденьем, и здесь можно было приземлиться, смотреть на слепые стены окружавших двор домов и думать о чем-нибудь, может, даже о том, что раньше здесь была настоящая волшебная страна, описанная Уэллсом в рассказе «Дверь в стене», а потом мир изменился, и соответственно изменились все его волшебные отражения, и маленькая зеленая дверь стала огромными темно-зелеными воротами, прекрасный сад обратился в куцую липовую аллею из трех деревьев, а запах волшебства выветрился вовсе, перебитый запахом гари, уличного смрада и обычного человеческого неверия.

Терехов сидел на раскачивавшейся от малейшего движения скамье и размышлял о том, что станет делать, когда «Вторжение в Элинор» выйдет из печати и придется не только отвечать на недоуменные вопросы знакомых, коллег и прочих поклонников, но еще и писать нечто новое, соответствующее, потому что другими станут не только чужие ожидания, но и его собственные.

Разве он сможет? Нет. Исключено. И не станет ли публикация «Элинора» концом его литературной карьеры?

По вечерам Терехов приезжал к Маргарите, проводил с ней час-другой будто по обязанности, оба тяготились происходившим, понимали, что не осталось между ними ничего, кроме физического желания, простой природной потребности, да и это желание угасало стремительно, сменялось усталостью, и дней через десять после памятного ночного звонка Маргарита сама вдруг заявила, никто ее за язык не тянул, Терехов готов был сохранять натужные эти отношения, ему очень не хотелось именно сейчас что бы то ни было менять в своей жизни:

— Володя, — сказала она, провожая Терехова до двери, — может, ты не будешь больше приходить?

Он остановился на пороге, удивленно поднял брови, в груди заныло от ощущения новых перемен. Да, ему постыла Маргарита, себе он в этом признавался охотно и даже представлял, как скажет ей «прости», но почему-то не мог признать за ней права сказать это «прости» первой.

— Но я… — Терехов не нашелся, что сказать. «Хорошо?» Обидится, это ясно. А возражать не хотелось.

— Не надо, — Маргарита закрыла ему губы ладонью, развернула вокруг оси и вытолкнула на лестничную площадку, хотя — Терехов это почему-то отчетливо чувствовал по движениям ее мягких рук — больше всего ей хотелось совсем противоположного.

Он вернулся домой и ждал звонка, Маргарита не позвонила, и тогда часа в два ночи он позвонил сам, но сразу бросил трубку — возникла вдруг странная мысль о том, что за эти часы она привела к себе кого-нибудь другого, и своим поздним звонком Терехов помешает им быть вместе.

Глупая была мысль и не очень порядочная по отношению к Маргарите, но она почему-то окончательно успокоила Терехова, и несколько следующих дней он ходил по вечерам в гости к знакомым и даже возобновил если не дружбу, то нормальные отношения с дальними родственниками в Черемушках — совсем вроде бы рядом с его домом, но не виделись они уже лет пять после нелепого и давно забытого инцидента. Приняли его хорошо, много было разговоров, и Терехов тоже много рассказывал о своей писательской — богемной, как полагали родственники, — жизни.

На вопросы о том, когда выйдет его новая книга, Терехов отвечал коротко: «Скоро», и нежелание автора говорить о своем неопубликованном романе выглядело нормальной скромностью, а порой даже многозначительным намеком на ожидаемую сенсацию.

Варвара не звонила, и он не звонил в издательство, будто производственный процесс его не интересовал совершенно — да так оно и было на самом деле, в отличие от прежних лет, когда он старался «держать руку на пульсе» и о выходе сигнального экземпляра узнавал за сутки до того, как книга попадала на стол редактора.