Дорога на Берлин - [55]

— Когда сие предстоит? — живо спросил Шатилов.

— Полагаю, в будущем месяце. Посмотрим, так ли уж далеко до прусской столицы. Но пока — молчок.

2

Мысль о военной экспедиции на Берлин возникла в Петербурге еще в 1758 году. Салтыков намеревался привести ее в исполнение после Пальцига, потом после Кунерсдорфа, но оба раза откладывал ввиду нежелания австрийцев помочь ему. При этом не имелось в виду удерживать Берлин надолго: такая задача представлялась чересчур ответственной — и потому, что очень трудно было бесперебойно снабжать войска при столь удлиненных коммуникациях, и потому, что не было уверенности в способности обезопасить эти коммуникации от двухсоттысячной армии Фридриха. И Конференция, и Салтыков, и тем более Даун исходили из принципов линейной тактики, обрекавшей полководца на ограниченность целей и методов. Они хотели лишь нанести короткий энергичный удар, чтобы разрушить военные предприятия в Берлине и, главное, добиться крупного морального успеха, доказав уязвимость прусской столицы.

Исподволь готовясь к берлинской экспедиции, Салтыков собрал обширные сведения, и теперь в главной квартире был скоро разработан маршрут и порядок похода. Рейд на прусскую столицу поручался в основном сборному отряду в составе 3600 кавалеристов и 1800 гренадеров при 15 орудиях. Начальником этого отряда по распоряжению Конференции был назначен Тотлебен. Маршрут его лежал от Нейштеделя, через Сорау, Губин, Бесков, Вустергаузен на Берлин — всего протяжением около 190 верст.

Одновременно выступал 12-тысячный отряд генерала Захара Чернышева, состоявший из семи пехотных полков. Он двигался другой дорогой до Губина, а затем шел непосредственно за Тотлебеном, чтобы в случае надобности подкрепить его.

И, наконец, главные силы армии продвигались к Губину для обеспечения экспедиции от всяких неожиданностей.

Двадцать шестого сентября Тотлебен и Чернышев, каждый по указанной ему дороге, выступили к Берлину.

Шли форсированным маршем, легко оттесняя незначительные неприятельские отряды, пытавшиеся задержать продвижение. Двадцать девятого конница Тотлебена была уже в Губине, а днем позже — в Бескове; здесь была дана дневка.

Ивонин был прикомандирован к квартирмейстерской части Тотлебена. Негласно ему было дано поручение следить за тем, чтобы в Берлине граф Тотлебен строго соблюдал данную ему инструкцию. Инструкция эта обязывала требовать от города знатную контрибуцию, а при неимении денег получить вексель и в обеспечение уплаты взять несколько именитых купцов и ратманов. Кроме того, предписывалось разрушить арсенал, литейный дом, оружейные магазины и суконные фабрики. Последним пунктом оговаривалось, что никому из мирных жителей Берлина не должно чинить обид.

Видимо, Тотлебену было известно о нерасположении к нему Ивонина, потому что он встретил его неласково.

— Я не владею русским языком, — сказал он по-французски. — Мне обещали прислать офицера-переводчика. Это будет, — он вытянул из-за обшлага щегольского мундира листок бумаги и покосился на записанную фамилию, — это будет подполковник Аш. Пока же я с трудом понимаю инструкцию главнокомандующего и предпочел бы, чтобы она была составлена на знакомом мне языке.

— Я доложу о вашем желании, граф, — сказал Ивонин. — Однакоже осмелюсь заметить, что в русской армии официальная переписка до сей поры только на родном языке велась.

Тотлебен вспыхнул.

— Что еще вам приказано передать мне? — отрывисто спросил он.

— Только то, что фельдмаршал Даун выделил отряд под начальством графа Ласси, который, в свою очередь, двинулся к Берлину.

— Вот как!.. Даун боится, что без него свадьбу сыграют… Я прекрасно могу обойтись без него. Теперь все?

— Все, господин генерал.

— Можете итти.

Ивонин вышел с ощущением, что его глухая неприязнь к Тотлебену теперь превратилась в открытую взаимную вражду. Он знал за собой это свойство. Нравился ли ему человек, или, напротив, был неприятен, в обоих случаях его чувство как бы передавалось этому другому. Шатилов не раз подтрунивал над этим:

— Ты все напрямки да порезче… Ан, иной раз и хитринка надобна. Это только медведь напролом лезет, да и то лоб расшибает. От тебя человек шаг сделает, а ты от него в сей же час десять, да все норовишь выказать ему, что он не люб тебе.

Но что ж было делать? Лисьи увертки он ненавидел. Нет, уже лучше резать напрямик…

С этими мыслями он уже почти дошел до своего жилища, когда до слуха его донесся могучий бас, выводивший задорную песню.

Ишла армия солдат.

Хорошо капралу, брат:

Он напудрен, набелен,

Черна шляпа со пером, —

горланил бас, а чей-то взволнованный голос уговаривал и усовещевал его:

— Ну-к, полно тебе. Ведь мы на походе. Услышит, не приведи боже, кто из начальства, что от тебя спиртной дух идет, не миновать тебе плетей. Нешто ты свою спину не жалеешь?

— Плевал я на плети. Бей жену до детей, а детей до людей. Меня стегать поздно: я за три года, почитай, три десятка окаянной немчуры изничтожил, еще знамя ихнее приволок. Да и какое начальство ноне! Вот у графа Румянцева я был в начальстве, а этот… Тотлебен… выйдет, отряхнется, на солдат не взглянет, да и поедет… только не туда, куда стреляют, а подалее.