Дорога моей земли - [22]

там, на войне,

в Пруссию гнали врага сквозь снега.

Спой, расскажи нам, как в грозном бою

мы защитили Отчизну свою —

труд городов,

звезды садов,

ласку невесты в родимом краю.

1947 г.

Байдарочка

Лодочка-байдарочка

стрелой летит;

в лодочке той парочка

гребцов сидит.

Звезды, как фонарики,

в воде горят:

на родной Москва-реке

цветной наряд.

Лодочка-байдарочка

чуть-чуть скользит,

в лодочке той парочка

гребцов сидит.

Легкое движение

чуть-чуть вперед:

волею течения

ее несет.

Не скользит байдарочка —

чуть-чуть волна:

в лодочке той парочка,

а тень — одна.

Слушайте, товарочки,

откроюсь я:

то была в байдарочке

с любимым я!

1947 г.

Вдоль реки Оки

Шутка

Дуют-веют на свободе

ве-тер-ки.

Едет парень на подводе

вдоль реки Оки.

Видит парень — в отдаленье

пе-ше-ход:

в то же самое селенье

почтальон идет.

Бьет возница два поклона, —

что за честь?

Парень рядом почтальона

приглашает сесть.

Дуют-веют на свободе

ве-тер-ки.

Едут, едут на подводе

двое вдоль реки.

Едут с песней мимо клена:

«…Сад — мой сад!»

Атакует почтальона

новый адресат.

Взором ласковым балуя,

в свой кол-хоз

за два с лишним поцелуя

почту он привез.

1947 г.

Мороз

Пришел мороз в мохнатой шубе

и, крякнув, взялся за дубок.

Переломил. Измерив глуби

и убедившись, что глубок

студеный Дон, он с диким рвеньем

волну с волною так роднил,

что их при взлете

дуновеньем

пронизывал и леденил.

Всю ночь, как рыба, Дон метался.

К утру его сковали льды.

Посередине все ж остался

лоскут синеющей воды.

Бежали к Дону казачата,

мороз встречал их на пути:

— Лед тонок, детки, рановато! —

и не давал вперед пройти:

то схватит за уши,

то щеки

колючим холодом обдаст

(он четверть неба на востоке

кармином выкрасить горазд).

Весь день он чем-нибудь

да занят:

то ивняком стрельнет в бору,

то в палисадах партизанит

по всей станице ввечеру…

Так в окнах день за днем мигал он,

шел синим светом в высоту,

и у колодцев воздвигал он

волшебных замков красоту.

Но март запел свежо и звонко.

А он, морозец, всем назло,

последний раз нажал —

и тонко

в светелке треснуло стекло.

А утром видели мы сами,

как захмелевши от побед,

под ветровыми парусами

весна гналась за ним вослед!

1947 г.

Камень

Водою горной камень точится,

потом в пылинку превращается;

ему лететь, как прежде, хочется:

он снова к звездам возвращается.

Он старца астронома радует

несмелой искрой появления

и снова метеором падает,

след оставляя на мгновение.

Планет извечное отчаянье —

в могучих линзах отражение:

какое долгое молчание,

какое светлое падение!

1947 г.

Голубь

Над зданием посольства

плещет флаг.

Ему ветра Замоскворечья внемлют.

Тревожен греческий архипелаг.

Британский сумрак Турцию объемлет.

Солдат имперский —

не в краю родном —

в Босфоре воду мира пьет из фляги.

В посольстве люди спят вчерашним сном:

косые шрамы

                     залегли

                                   на флаге.

Московский клен шумит перед окном.

Рассветом обрамленная стена,

заря над всей Москвой

(убей ее, попробуй!).

Перед резьбой посольского окна

сидит он —

красноклювый, крутозобый, —

глядит в квадрат стеклянно-голубой,

довольный голубиною судьбиной:

любуется как будто не собой,

а совестью своею голубиной.

Бог весть, откуда в этот сад гоним,

он помнит все:

и свет и мир полночный.

В окно следила девочка за ним,

облокотись на подоконник прочный.

Кремлевская заря взлетела на карниз,

как та, что в будущем

коснется крыш Каира.

Девчонка думала:

«Вот — пидж оф пиис,

по-русски это значит — голубь мира.

Поэтому в Москве — покой и тишина…»

Наивная, она совсем не знала,

что это голубь Кольки Шамшина —

парнишки из соседнего квартала.

1947 г.

Роса благословения

Две войны я протопал в пехоте

под началом твоим, Аполлон.

Я изведал атаки в болоте,

и кровавые нары в санроте,

и мучительной музы полон.

Не пришлось мне о пулю споткнуться.

Видно, писано мне на роду —

дважды выжить

и дважды вернуться

под свою молодую звезду.

Я, умытый росой спозаранку,

музе гнева не ставлю в вину,

что рубаху надел наизнанку

перед тем, как идти на войну.

1947 г.

«Представь — я солнце атомом взорву…»

* * *

Представь — я солнце атомом взорву

по ходу стихотворного сюжета:

оно, гудя, осыплется в траву

бильоном древних звезд — слезами света.

И ляжет вечным мраком на земле

погибнувшее в вымысле светило…

Но я найду тебя в кромешной мгле:

твоя любовь при жизни мне светила.

1948 г.

Долг

Я не помню детской колыбели.

Кажется:

я просто утром встал

и, накинув бурку из метели,

по большой дороге зашагал.

Как я мог пройти такие дали?

Увеличь стократно все пути!

Где я был?

В газетах не писали.

Где я шел?

По звездам не найти.

Только очень помнится,

что где-то

под Мадридом,

непогодь кляня,

у артиллерийского лафета

встал пушкарь, похожий на меня.

А потом на финском,

в штурмовые

ночи, под раскатами огня

(зимними глазами на Россию)

пал стрелок, похожий на меня.

И еще я помню, помню внятно:

над бессмертьем друга своего

с ротою салютовал трикратно

я,

лицом похожий на него.

Ангелы спасенья не витали

надо мною на Большой войне:

силы Родины меня питали —

талисман возмездья

был при мне.

Где сейчас я?

Не ищи на карте…

Только люди говорят, что я

в Греции,

в Чанду

и в Джокьякарте

в дьвола стреляю из ружья!

Если верить людям в их святую

проповедь,

то на любом ветру

до ста лет, наверно, проживу я,

коль своею смертью не умру.

1948 г.

Послание британскому капралу

Томми!

Капрал сухопутных войск!