Дорога издалека. Книга 2 - [33]

Оформление бумаг не отняло и часа времени. Когда все было кончено и дежурный адъютант вручил Нобату пакет под сургучной печатью, адресованный в отдел нацкадров Туркбюро, Нобат отважился на то, что задумал еще в госпитале:

— Товарищ дежурный, — начал он не совсем уверенно. — Могу я пройти к товарищу Благовещенскому, начальнику оперативно-строевого отдела, если не, ошибаюсь?

Белобрысый, сосредоточенный адъютант, быстро глянув на него, спросил:

— По какому вопросу? Вы ведь в запас.

— По личному вопросу. Правду сказать… Хотелось бы только проститься. Очень уж хороший старик, у него я и назначение получал в двадцатом, и позже встречались. Меня помнит, я уверен.

— Да, уж он памятлив, — парень тепло улыбнулся. — Ладно, сейчас позвоню ему. Примет если, тогда, безусловно…

…Сдал старый штабист всего за какой-нибудь год. Рукопожатие мягкое, уже не прежнее, на лице усталость. Только глаза из-под кустистых бровей глядят все так же пристально, с добротой, вниманием, участием.

— Знаю, голубчик, — он отпускает руку Нобата, жестом приглашает его сесть, садится сам. — И ваши чувства мне понятны, С боевыми друзьями разлука тяжела. А уж воевали вы как следует. От лица службы, от имени командования фронта уполномочен выразить вам благодарность, так и в приказе… Да вы сидите, сидите! — он кладет руку на плечо Нобату, который при слове «благодарность» вскочил на ноги и вытянулся во весь рост.

— Служу трудовому народу! Спасибо… — у Нобата комок подступил к горлу, он подавил волнение, сел. — Верно, от товарищей отрываться тяжело. Самому казалось, военная служба — моя судьба. А вот теперь на мирную работу, в родные места. Но солдатом революции останусь, где бы ни довелось… Солдатом партии. Вам я благодарен, товарищ Благовещенский, за вашу заботу, за науку, напутствия! То же скажу от имени бойцов моих и других. Там, в Фергане, вас знают и с большим уважением относятся к вам. Спасибо!

— Ну, ну, голубчик, не преувеличивайте! — старик машет рукой. — Исполнение долга, поверьте, не более. Долга перед родиной, армией. В ней вся моя жизнь. И, видать, уже скоро на покой… А вам на прощанье счастливой, светлой дороги на долгие годы желаю от души! Стройте новую жизнь, устраивайте судьбу народа своего! Уроки военной службы, навыки боевого братства очень вам пригодятся повсюду, я убежден.

Они тепло простились. В последний раз позади Нобата захлопнулась тяжелая дверь штаба фронта.

А вот вечером в кабинете представителя Бухарского ЦК Нобат был озадачен тем, что услышал.

— В распоряжение окружной Чека мы решили откомандировать тебя, дорогой товарищ Гельды-оглы, — представитель, еще совсем молодой, силился придать своему голосу побольше солидности. — Ты местный, а с другой стороны, опыт боевой у тебя велик. Это нам как раз требуется. В округе неспокойно по-прежнему. О работе чекиста представление имеешь?

— Н-нет… Но, если назначение…

— Правильно! А там, в округе, сильный товарищ, из русских, старый партиец. Поможет во всем, будь уверен. Значит, возражений нет?

На вокзале комендант выдал билет на поезд. Последние часы накануне отъезда Нобат провел у Николая Петровича Егорычева. Старые друзья, сидя во дворике, при керосиновой лампе, не одну чарку слегка разбавленного «медицинского» осушили и за пережитое, и за то, что каждого еще ждало впереди. Спать разошлись далеко за полночь.

— Когда будешь в Ташкенте, прямо ко мне двигай, — уже в который раз напутствовал старый хирург, когда наутро стояли у подножки вагона и паровоз короткими гудками, шипеньем тормозов напоминал, что минута разлуки наступает. Третий удар колокола, свисток главного кондуктора. И вот — последний гудок, протяжный, тоскливый. Нобат и Егорычев крепко обнялись.

— Прощай, друг! Дай бог встретиться! Удачи тебе во всем! Будь счастлив!

— Здоровья вам, Николай Петрович! Великое спасибо за все!

Уплывает перрон под навесом на массивных столбах. Все быстрее мелькают тополя ташкентских улиц. Поезд торопится к югу, туда, где Самарканд, Бухара, дальше — Керки, благодатные берега Аму…

После пересадки в Кагане поехали совсем медленно — железную дорогу еще полностью не восстановили. Подолгу стояли на станциях. Нобат, прихрамывая на раненую ногу, выходил в степь, вглядывался в однообразные желтеющие дали. Ветер здесь дул обжигающий, солнце палило, весенние травы уже погорели, крошились в труху под ногами. Желто-бурые беркуты с важностью восседали на столбах. Безлюдная засушливая степь словно бы таила что-то угрожающее.

А когда, наконец, проехали город Карши, потянулись места, знакомые Нобату с отроческих лет. С того незабываемого, уже далекого времени, когда пришел он безбородым юнцом на стройку этой стальной колеи, сделался подручным у замечательного человека — Александра Осиповича Богданова, питерского большевика.

…Вот оно, то самое место, где стояла возле самых рельсов хибарка, в которой тогда жили они вдвоем с Александром Осиповичем!

— Вы мне что-то сказали, товарищ краскам?

Это спросил сосед по купе, пожилой узбек. Он не навязывался с обычными в дороге разговорами, но сейчас заговорил первый.

— Я? — Нобат с удивлением оглянулся. Оба стояли у окна в коридоре вагона. Должно быть, Нобат не заметил, как начал вслух высказывать свои мысли. — Простите, я не вам… — он замешкался, покраснел, смущенно улыбнулся. — Места эти мне хорошо знакомы, вот в чем дело. Строил дорогу здесь, когда молодой был.