Допущение - [17]

"А ведь уйдет, — холодея, подумал Иван. — Что это между нами? Как пропасть".

— Нет, — сказал он через силу. — Я не отпущу. Я выброшу этот несчастный телефон. Запущу его в космос.

— Да что телефон-то, — она не поднимала головы. — Весь город говорит.

— Вот злодеи, — сказал он угрюмо. — Знаешь, Наточка, тяжело что-то. Я о людях лучше думал.

— А люди, может, ни при чем.

— Может быть, — Иван бочком-бочком обходил пропасть. — Я слишком влез в чистую науку. Но ведь не бывает такой науки — чистой. Она для людей и делается людьми, а люди бывают разные. Я как-то забыл об этом. Ты меня прости, Ната.

И он рассказал о последних передрягах — всех этих доносах, угрозах, рассказал о Светлане, ее коллегах и о том, что скоро по его душу прибудет сам Эрэф.

— А этот стакан я давно собирался раскокать, — завершил он неожиданно. Давай купим бокалы. С цветочками. Тебе и мне.

— Так вон, в шкафу стоят, — Наташа уже отошла. — Не знаю, что ты в этот стакан вцепился.

— Привычка, понимаешь, — объяснил Иван. — Привык в училище и в общежитии чай стаканами хлестать. Но теперь все. Все!

В доме Ивановых долго еще, дольше чем обычно, горел свет. Под специальным навесом бдительно стоял "на часах" безмолвный «Бобик», да по кустам шастал ночной зверь Жулик.

* * * *

Этот вечер был самый обычный. У калитки Иван попрощался с Булкиным, который зорко следил за моральным обликом начальника и старался сдавать его Наташе с рук на руки. Посмеиваясь над этой мелочной опекой, Иван прошел в дом.

Жена с книгой в кресле сделала вид, что не замечает его прихода.

— Натка, — зашептал он вкрадчиво, — дай пожевать.

— Кто-то там шлындает до полуночи, а теперь дай ему пожевать, — отозвалась Наташа из-за книги. — Хуже Жулика… Ладно уж…

Поставив перед ним тарелку с дымящимися пельменями и бокал в цветочках с чаем, она сказала:

— Тут к тебе товарищ один приходил. Потерся себе у калитки, звоночком потренькал. Скромный такой. Не в пример твоему Бенцу. Этот как вставит палец в звонок, так и не отпустит, пока не откроешь.

— Мишка — гусар. И часто хаживает?

— Как уговоримся, так он и хаживает.

Понятно: маленькая месть за Светлану. Иван стеснительно похихикал.

— А каков из себя скромненький-то?

— Так ить — с бородой.

— Понятно. Бороде, стало быть, надо на чем-то расти — значит, есть голова. Голове надо на чем-то сидеть — значит, есть тулово. И так далее. Емкий словесный портрет. Надо запомнить.

— Ты ешь пельмени-то, ешь.

— Ыгы, — промычал Иван, давясь огненным пельменем.

— Стало быть, словесный портрет сказал, что зайдет попозже…

Отужинав, Иван вышел в сад, присел на крылечке Было около десяти, и, наконец-то, врубили уличное освещение. В кустах зашуршало, в упор глянули немигающие зеленые глаза. "Кс-кс", — машинально сказал Иван, но Жулик, увлеченный мышкованием, не отреагировал. Потянул ровный, свежий ветерок, запахи сконцентрировались, и от этого голова стала ясная, как после хорошего, крепкого сна. В глубине сада была темень — глаз коли, а ближе к дому глянцево блестели жесткие листья уже отошедших вишен, отбрасывая на асфальтовую дорожку дрожащие размытые пятна.

Там, в конце дорожки, за калиткой, появился кто-то бесформенный, с неразличимым лицом, будто бы скрытым наполовину маской, и деликатно тренькнул звонком. Иван, пристукивая задниками шлепанцев, пошел открывать.

У человека была борода, мешающая сразу определить — кто это, но глаза казались знакомыми. Он был немолод, грузен и высок, хотя и сутулился. Возможно, сутулился он нарочно, чтобы казаться меньше ростом. И еще сбивала с толку эта черная пышная борода…

— Вы? — узнал Иван. — Проходите.

— Маскировался, маскировался, — пробурчал Эрэф не двигаясь с места. Давай-ка прогуляемся, чтоб без лишних ушей. Разговор есть…

— Чудесно здесь, — говорил Эрэф, шагая неторопливо, словно давая помять, что спешить особо некуда. — Зелень цветами пахнет. Чем тебе не юг? Доводилось в Сочах-то побывать?

— Не довелось пока, — вежливо ответил Иван.

— А мне довелось. Чудесное место, я вам доложу. Там и с… женщиной одной познакомился. Впоследствии своей супругой. Ты ее не помнишь.

— Слышал, что у вас была жена, — сказал Иван, — но не знал, что она отсюда. Говорят, она рано…

— Да, да, — поторопился перебить Эрэф. — Такое несчастье. Врачи ничего не могли сделать. Но мальчишка жив-здоров Да он и не мальчишка уже… Как пахнут. Я уж и забыл, что это такое — цветы.

— Давно прибыли? — спросил Иван, чтобы отвлечь старика.

— Буквально пару часов, — сказал Эрэф. "Врет", — убежденно подумал Иван и, не сдержавшись, хмыкнул. А хмыкнул он потому, что раньше и представить бы себе не смог, будто Эрэф способен соврать. Да что там представить, он бы в драку полез, вздумай кто-то хоть намекнуть, что Эрэф врет. Это был столп, титан, умница. Его слово было закон. Курсанты подражали ему во всем и на досуге отрабатывали перед зеркалом тяжелый, давящий эрэфовский взгляд из-под насупленных бровей. Во время семинаров на любой, даже самый заковыристый и едкий, с подтекстом вопрос он отвечал молниеносно и с таким спокойствием, словно читал по бумажке. После этого наступал его черед. Теперь он задавал вопросы, а затюканный курсант, кляня себя, начинал путаться, мямлить. Эрэф снисходительно улыбался, и это было хуже, чем если бы он кричал или издевался, как другие наставники… Там не менее, как понимал теперь Иван, этот кумир, этот образец для подражания частенько врал самым заурядным образом. Врал, обучая их непобедимой стратегии и тактике, врал, красочно описывая блестящее настоящее и будущее внедренных агентов, вот и сейчас по мелочи, но врет. Только зачем?