Дополнительный прибывает на второй путь - [44]

Денисов открыл «Фише-Бош», в глаза бросилась недавно сделанная запись:

«Свидетель Шпак: на багажном дворе толпа возбужденных людей. Оказывается, ударили собаку. Кого-то держали, кто-то побежал звонить в милицию…»

Шпак молча смотрел в окно. На лице в узловатых морщинах застыло выражение презрительной амбиции, спина еще больше выпрямилась.

«…У животного нашлись десятки защитников. Интересно, собрались бы все эти люди, если бы хулиган пнул вас или меня? Или оскорбил бы женщину?»

Денисов убрал записную книжку.

— Дельта! — объявил Шалимов.

В окнах мелькали многочисленные ерики.

— Вы переиграли! — заметил Шпаку Антон. — Принесли сторублевки в ресторан, когда узнали, что мы их ищем.

— А смысл? — Шпак обернулся.

— Только тот, кто совершил преступление, знал, что деньги Полетики-Голея он не тронул. И следовательно, их найдут…

«Антон будто бы ни в чем особо не преуспел… — подумал Денисов. Спорил с Вохмяниным об оценке личности, рассказал о соборной мечети Тимура… А между тем установил контакт с Феликсом, нашел Прудниковых. Не мне, а Антону Марина цитировала стихи Вероники Тушновой…»

Денисов устал.

Сабодаш еще говорил о чем-то со Шпаком. Денисов не принимал ни в чем участия. Завод, заставлявший его в течение суток непрерывно искать улики, отбрасывать, находить новые, неожиданно закончился.

Он закрыл глаза.

Без видимой связи Денисов вспомнил жаркий летний день, конкурс на лучший детский рисунок, поездку в Дом пионеров.

Им, Денисовым, девятиклассником, представлен натюрморт с керамикой, как теперь ему известно, в стиле Моранди — несколько геометрически отличных друг от друга керамических сосудов. Здесь квадратный флакон непонятного назначения, овальное кашпо, бутылка из-под черного рижского бальзама. Сейчас трудно сказать, где Денисов увидел репродукцию с картины итальянца. Натюрморт выдержан в теплых коричневых тонах и выглядит неожиданно среди других детских рисунков. И кто-то узнал, что за него Денисову присуждена премия.

В день объявления результатов Денисов с утра на ногах, радостное томление не оставляет его. Он не завтракает, не обедает. Часам к пятнадцати начинает собираться: расклешенные вельветовые брюки, блуза с выложенным поверх воротником. Когда выходит на лестницу, обнаруживает, что на воротнике маленькое ржавое пятно. Менять рубашку поздно, так он и приезжает в Дом пионеров и едва не опаздывает: церемония перенесена на ранний час, зал набит школьниками, но, говорят, сзади, в самом конце, есть свободные места.

Он выбирает стул ближе к выходу, чтобы не поднимать всех, когда придется идти на сцену. Соседка, очевидно преподавательница рисования, замечает пятно на воротнике, но в это время показывается жюри. Надолго растянувшаяся минута молчания.

— Первая премия и приз — транзисторный радиоприемник «Селга» присуждается ученику девятого класса…

Стулья сдвинуты. Чтобы протиснуться, он поднимается, горбом выгнув спину и втянув голову в плечи.

— …Школы номер… — тянет председатель жюри. Наконец называет незнакомую школу, фамилию.

Никто не замечает маневра в последнем ряду, смотрят на получающего «Селгу». Денисов смотрит со всеми, как ни странно, не завидует, даже испытывает облегчение и чувство, похожее на жалость к сопернику: мальчишка, стоящий перед жюри, не строил голубятен, не гонял до ночи в футбол, писал и писал этюды…

— Вторую премию жюри присудило за натюрморт…

Вторая премия ни к чему не обязывает. За ней можно идти не торопясь, в ответ на аплодисменты подмигнуть кому-то, кто старается больше других. Вторая премия чем-то даже основательнее и почетнее первой.

Председатель жюри снова называет чужую фамилию. Нога Денисова дергается, как будто кто-то у него на глазах прыгает через планку.

Когда председатель в третий раз надел очки, Денисов отвернулся. Объявление о премии должно было как бы застать врасплох, следовало сделать вид, будто ослышался, и только после настойчивых выкриков: «Тебе, Денис, тебе!» — идти к столу.

Третья фамилия оказалась редкой, вокруг засмеялись.

Поднимаясь, грохотали стульями. Преподавательница рисования снова посмотрела на, ржавое пятно на воротнике, на Денисова, словно что-то почувствовала. Он выбежал из зала.

Мир существовал не затем, чтобы ему, Денисову, жилось в нем как можно удобнее и звонче. Все много сложнее. И тот, кто считает, что нет для инспектора большего наслаждения, чем задержать преступника, будто речь идет об экзотическом блюде, ошибается. Денисов спал не более трех минут. За это время в вагоне-ресторане ровно ничего не изменилось. Шпак думал о своем, глядя в окно на глухой проток, который тянулся за стеной камыша. К Прудниковым пришли дети. Марина и Вохмянин разговаривали, они избегали встречаться с Денисовым глазами.

Ситуация совсем прояснилась. Инициатором встречи в Москве была Марина, Денисов мог догадаться об этом и раньше — по вещам, которые они взяли в дорогу. Вохмянин вез ракетку для лаун-тенниса, сувениры; у Марины кроме сберкнижек была еще теплая, меха золотистого болотного бобра шляпа, как у человека, который, возможно, к зиме не возвратится в Сумы.

«У них еще не было времени объясниться, — подумал Денисов. Гостиницу Вохмянин организовал в последний день. До этого они, вероятно, бродили по Сокольникам. Отсюда эти яркие полиэтиленовые пакеты, которые после очередной выставки становятся знаками моды…»