Допельдон, или О чем думает мужчина? - [39]

«Допельдон! — рождается в этот момент в моей голове, на краю сознания, и я успеваю подумать: — Точно, может быть, существо, соединенное губами, называлось именно моим словом? Да, что-то в этом слове точно есть от двойного существа. Это как допельхерц — «двойное сердце». Есть такое немецкое лекарство…»

— Ну так как? Купаться или…? — произносит Марина вдруг, уворачиваясь от моих губ и прерывая ход моих мыслей на самом интересном месте.

— Конечно «или», — отвечаю я. — Какие могут быть еще варианты?

— Тогда поехали.

Машина ревет и с пробуксовкой стартует. Меня аж отбрасывает на спинку кресла, отрывая от принцессы. Что такое «или», не надо никому объяснять. И куда ехать, когда хочется «или» для нас понятно.

Мы едем на Москва-реку.

О губах и глазах

Машина плавно входит в поворот. Шины, разогретые о теплый асфальт, приятно шуршат. И под их шелест у меня в голове успевает проскочить еще несколько бредовых идей.

«Наверняка, этот кто-то, кто полоснул ножом по губам, сделал массу всяких способов, чтобы не допустить соединения половинок, чтобы не появился допельдон…».

Мы притормаживаем, переезжая железнодорожные пути. «Во-первых, он всех перепутал». Нас подбрасывает на рельсах. И мои мысли в голове основательно взбалтываются, как коктейль. «Ведь мало соединить половинки, надо чтобы эти половинки были своими».

Перекресток. Еще один пост ГАИ. Постовой провожает нас подозрительным, а может, завистливым, взглядом. Да, скорее всего второе!

«Во-вторых, он придумал пищу». Машина снова набирает скорость. Марина любит быструю езду. «Скорее всего, когда половинки были единым целым, они могли питаться собственной внутренней энергией».

Снова притормаживаем и сворачиваем с шоссе к обрыву. «А после разделения ее стало не хватать… И человечество забыло, что такое допельдон…» Мы едим вдоль берега, выбираем место для стоянки. «А как же моя теория согласуется с теорией о «гомо флайенсах»?»

Выбираем в буквальном смысле слова, потому что все полянки на краю обрыва уже заняты. «Получалось, что тоже неплохо, так как четыре крыла все же лучше, чем два. Подъемная сила больше…»

Наконец, и нам улыбается удача. Мы замечаем свободную поляну, прикрытую от посторонних взглядов кустами.

— Сюда? — спрашивает меня Марина. И я отвечают ей фразой приснопамятного Владимира Вольфовича: «Однозначно!». Или не отвечаю? Наверное, все же это я сам себе отвечаю, потому что Марина раздраженно переспрашивает: «Сюда?» Может, это я сам с собой рассуждаю?

Я лениво пожимаю плечами.

— Да какая разница? Давай сюда!

Марина тяжело вздыхает, коситься на меня недовольно, загоняет машину на поляну. Мне понятна причина ее недовольства. Ведь, по идее, я — мужчина и должен принимать решения во всех важных моментах, а так получается, что я отлыниваю от своих прямых обязанностей.

Выключает двигатель. Мотор еще какое-то время урчит, как уставший зверь, и затихает.

Мы привыкаем к накатившей на нас тишине и развернувшемуся перед нами пейзажу. Розовое небо, красное солнце, заходящее в тучу, и спокойная гладь мощной реки.

— Не злись, моя принцесса, пожалуйста! — я поворачиваю к ней лицом и улыбаюсь. — Я был не прав!

— В чем?

— В том, что отстранился от принятия решения. Извини, я задумался.

Река дышала, отдавая тепло, накопленное за день, и над ее поверхностью носились ласточки в погоне за мошкарой. Спокойствие реки, видимо, передалось и моей принцессе, потому что она не стала взрываться, а предпочла лечь мне на плечо и прошептать на ухо.

— Когда ты со мной, ты не можешь думать ни о чем, кроме меня!

— Конечно, — вру я. — Я и думал как раз о тебе.

— Правда, и что ты думал?

— Да, вот вспоминаю твой рассказ.

— В смысле?

— Ну, вот ты вчера встречалась со своим бывшим мужем. Неужели у тебя ничего не екнуло в груди?

Мне кажется, что лежать на моем плече в машине довольно неудобно, поэтому я хочу подложить ей под голову свою ладонь. Она целует ее и замечает на ней сорванные мозоли, которые я заработал сегодня, закапывая Графа. Правда, прежде чем спросить, откуда они, отвечает на мой вопрос другим вопросом.

— А что у меня должно екнуть?

— Я не так выразился. Я хотел спросить, если бы он сегодня вдруг сказал тебе, давай жить вместе. Давай, попробуем все сначала. Ты бы согласилась на это предложение?

Марина усмехнулась, потому что вчера они обсуждали как раз обратное, пытались решить свой квартирный вопрос и сделать так, чтобы больше никогда не пересекаться на квадратных метрах трехкомнатной квартиры в одном из престижных районов нашего города. Не пересекаться не только друг с другом, но и с родителями и родственниками.

Задача в нынешних условиях практически невыполнимая, но, как ни странно, ей это вчера удалось.

Собственно поэтому я и смотрел на ее губы там, в кафе, не отрываясь, потому что не мог поверить в то, что Марина говорила. Вернее, я не мог поверить, что эти губы могли быть и одновременно мягкими и сладкими, как мед, и жесткими и твердыми, как лед.

Нет, не правильно. Я восхищался этими губами, и это чувство восхищения меня переполняло и пугало. Потому что жестокость женщины — это самая страшная вещь на свете. Ведь там, в кафе, Марина совершенно спокойно рассказывала, как, практически, раздела своего бывшего мужа, отца ее ребенка, заставив заплатить его за размен квартиры по полной программе.